3 июня 2010 года в Петрозаводске в здании Музыкального театра Республики Карелия состоялась встреча Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла с общественностью региона.
Я хотел бы сердечно приветствовать всех, кто собрался в этом замечательном зале, в театре города Петрозаводска, для встречи с Патриархом.
Я придаю большое значение таким встречам, потому что они дают не только возможность что-то говорить от своего опыта, от сердца, но и возможность слышать людей. И эта двусторонняя связь для Патриарха имеет огромное значение, потому что вопросы, которые часто ставятся передо мной в разных аудиториях и даже по почте, помогают понять настроение современных людей в той самой, очень сложной сфере бытия, в которой и осуществляется мое служение в качестве Патриарха.
Вот я и хотел бы поговорить о таких, может быть, несколько сложных, теоретических вопросах, но имеющих непосредственное отношение к нашей жизни. Вообще, если теория настолько непонятна, что не может быть использована в жизни, это уже не теория, а софизм. Одна из главных проблем идеологии, которая еще недавно была обязательной для всего народа, заключалась в том, что сама эта идеология для многих была непонятной. Но если идеология непонятна, как же в соответствии с непонятной идеологией можно построить жизнь? Конечно, были специалисты, которые защищали докторские степени, писались огромные фолианты философского содержания, но все это было очень далеко от реальной жизни человека. То, что доступно специалисту, ученому, недоступно простому человеку. А если мы хотим, чтобы какая-то теория, мысль, идея управляла людьми или содействовала достижению конкретных целей, которые стоят перед обществом, перед государством, — все должно была предельно ясно выражено. Я не буду называть имя одного известного всем государственного деятеля уже постперестроечной России, который, очень складно и умно выступая по телевидению, говорил о пенсионном фонде. Может, у кого-то из вас на памяти эти выступления — так же, как у меня. Когда я слышал этого человека, я старался напрячь все свои силы, чтобы понять, что он говорит, — и никогда до конца не мог понять. Поэтому то, что мы передаем людям, особенно в качестве некой идеи, направленной на то, чтобы мобилизовать их жизнь, должно быть понятным.
В каком-то смысле поразительное влияние веры и заключается в этой понятности. Некоторые открывают Библию, начинают читать первые страницы и говорят: «Ой, это непонятно». И в самом деле, это не очень понятно людям XXI века. Но ведь как это было понятно людям, жившим три тысячи лет назад! А потом, если современный человек немножко больше почитает, ему все это становится понятным. Слова, сказанные Богом и обращенные к людям, составляющие содержание религиозной веры, понятны всем возрастам, всем поколениям, всем нациям, всем народам.
Может быть, в этом и заключается отличие веры от идеологии. Ни одна идеология за всю историю рода человеческого не существовала больше трех-четырех поколений. Первое поколение боролось за осуществление идеологии, убивало себе подобных, говорило о том, что человечество наконец-то нашло решение всех вопросов и что только нужно тех, кто не согласен, принудить к исполнению этих постулатов и в обществе воцарится рай. Второе поколение продолжало эту борьбу, часто уже не так преданно идее; третье произносило все эти штампы вслух, но уже начинало жить своей жизнью, а при четвертом поколении идеология теряла всякую силу. И сказанное касается не только нашей с вами минувшей идеологии.
Удивительно: две тысячи лет существует христианство, и практически никогда оно не существовало в стерильных условиях. Даже если взять дореволюционную Россию, о которой говорят, что она была православной страной, что Церковь была чуть ли не господствующим классом, что Церковь жила в особых привилегированных условиях, — все это было совсем не так. И в царской России Церковь, лишенная, как вы знаете, Патриаршества через реформу Петра I, была превращена в часть государственного аппарата под жестким контролем государства, и никакой свободы у Церкви по-настоящему не было. Во главе Церкви был государственный чиновник — обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода; некоторые из этих прокуроров даже не были людьми религиозными. Вот такой случай — я недавно его приводил в одном из выступлений: когда Александр I пригласил на пост главы Русской Церкви князя Голицына (это было сразу после нашествия Наполеона), тот, стесняясь, сказал: «Ваше Величество, да какой из меня обер-прокурор, я ведь и в Бога не верю». Но обер-прокурором стал.
Я привожу эти примеры для того, чтобы было ясно: никогда не было стерильных условий — ни в Древнем Риме, когда за одно имя «христианин» человека лишали жизни, ни в средневековой Западной Европе, ни на Руси, ни в царской России, ни, тем более, в тот период времени, который мы уже помним, по крайней мере, по книгам, а некоторые и по жизни, — в послереволюционный период. А Церковь существовала. Я хотел бы сегодня, исходя из всего того, что я только что сказал, поговорить об этом языке Божественном, таком простом и ясном языке. Я хотел бы поговорить об одной только этой теме — но, на мой взгляд, очень важной теме.
Сегодня люди очень много читают, благодаря Интернету открываются колоссальные информационные возможности. Общество действительно становится информационным, и человек поглощает огромное количество информации. Каждый это знает на своем опыте, особенно руководители. Тот объем информации, который проходит через сознание, разум, память ответственного руководителя, уже приближается, на мой взгляд, к уровню, несовместимому с человеческими возможностями; а общество все более и более усиливает свой информационный натиск на человека.
С одной стороны, мы как будто становимся более образованными: у нас больше знаний, мы осваиваем новые технологии — то, что еще вчера казалось непонятным, неведомым, сегодня становится рутиной. Возьмите наши мобильные телефоны. Я помню выражение лица Михаила Сергеевича Горбачева, когда в первый раз ему показали такой телефон во время визита в Финляндию. Представитель фирмы Nokia предложил ему позвонить, он позвонил министру связи и долго не мог поверить, что действительно разговаривает с министром связи. Ну а сейчас любого школьника этим не удивишь: даже самый малознакомый с современной физикой человек — и тот в общем представляет, как это все функционирует. И вроде ничего особенного — какая здесь тайна? Просто электромагнитное покрытие, при помощи соответствующих передающих устройств — странно, что раньше не додумались. А раньше не додумывались. Так вот: это обилие информации и тот факт, что казавшееся еще вчера неведомым сегодня становится хорошо знакомым и понятным, — все это не делает людей более мудрыми. В этом — какая-то удивительная нелогичность человеческого развития.
Приведу только один пример. Мы с вами находимся в Петрозаводске, и может быть, именно в Петрозаводске было бы хорошо затронуть тему, о которой я хотел бы с вами поговорить, — о смысле истории. В 1703 году здесь, наряду с Петербургом, создаются заводы, которые сыграли огромную роль в становлении нашего государства. Собственно говоря, начиная с Северной войны и кончая Великой Отечественной войной, Петрозаводск играл важнейшую роль, имел очень большое значение для обеспечения работоспособности страны. Неизвестно, существовал бы доныне Петербург, если бы не заводы, которые были созданы здесь, если бы не Петрозаводск. И представим себе все то, что здесь происходило за эти триста с лишним лет. Колоссальный труд не одного, не двух человек — десятков и сотен тысяч людей, вовлеченных в конкретную работу по замыслу Петра I, а потом по требованию власти, которая совершенно ясно понимала значение этого места.
Что такое судьба одного маленького человечка, которого привезли, дали лопату и сказали «копай»? Но ведь у этого человечка, которого сюда привезли, дали лопату и сказали «копай» — единственная жизнь, и второй нет. И ведь это не один человечек — это десятки и сотни тысяч людей, которые своим трудом, своей жизнью формировали мощь государства. Было бы понятно, если бы эта мощь все время возрастала, возрастала, и сегодня Петрозаводск был бы одним из огромных важных центров России. Тогда бы мы сказали: «вот ради чего были эти жертвы», как иногда говорят в отношении Петербурга: «да, погибли миллионы людей, которые его строили, но ведь посмотрите, какой красивый город!» Мы же не можем сказать про Петрозаводск, что эти тысячи и тысячи жертв привели к созданию чего-то совершенно уникального. Но можем ли мы сказать, что смысла не было во всех тех жертвах? Не можем сказать. А сколько там было радости и страданий, сколько было любви и разочарований, горя, слез, недоедания, болезней… И Церковь не может предать забвению этот подвиг людей. Но что значит: не может предать забвению? Мы же не ходим каждый день с цветами к каким-то монументам. А что мы делаем? Мы молимся о прошлом, о людях, которые умерли, и через эту молитву мы вводим их в нашу жизнь: их подвиг, их страдания, их смерть перестают быть просто эпизодом истории.
И вот еще что очень интересно отметить. Собственно говоря, а что сейчас происходит? Чем мы отличаемся от тех, кто строил заводы в Петрозаводске или кто возводил Петербург? Мы что с вами, занимаемся созданием каких-то монументальных, великих произведений искусства, которые, как пирамиды, уйдут в вечность? Чем мы-то занимаемся? Пусть каждый сейчас спокойно спросит себя: «Что я делаю?», и ответит на это в рамках своих профессиональных обязанностей. Есть такое понятие job description, описание работы — то, что в профессиональной инструкции написано, то и пусть скажет: «я делаю то-то и то-то».
Ну а дальше такой удивительный неприятный вопрос: «А для чего ты все это делаешь?» Этого вопроса мы почти никогда перед собой не ставим. Больше того — мы хорошо знаем, что мы должны делать. Человек приходит на завод, встает у станка — он знает, что за смену он должен произвести такое-то количество таких-то деталей и должен их произвести хорошо; иначе будет брак, иначе будет меньше зарплата. Если мы его спросим, для чего он это делает, он в первую очередь скажет: «Наш завод производит такие-то изделия, а я за это получаю зарплату, я кормлю семью». А иногда, находясь в системе, люди даже не знают, что они производят. Хороший пример из нашего недавнего прошлого, когда функционировали секретные предприятия: люди, работавшие в одном цеху, не знали, что производится в другом. Знали, что производится некое изделие, но что именно — знало только государство, и то на соответствующем уровне — генеральный конструктор, который собирал всю эту схему, и очень ограниченный круг людей. Как это изделие должно действовать, для чего оно создается — об этом знала только верхушка нашего государства, и то, может быть, не понимая до конца.
Находясь внутри системы, вообще очень трудно отвечать на эти глобальные вопросы. А мы все с вами находимся внутри системы — это наш жизненный опыт, это наша жизнь. Вот если бы была возможность взять и отойти в сторону и посмотреть на это извне, то многое бы стало ясно: правильно мы это делаем или неправильно. У некоторых, очень немногих людей есть такая способность абстрагироваться от той реальности, в которой они живут, и посмотреть на нее со стороны. И человек, который вдруг начинает смотреть на себя со стороны, — во-первых, величайшая редкость, а во-вторых, он способен себя корректировать. Самый правильный рост человеческой личности бывает тогда, когда мы постоянно корректируем свое поведение, свои мысли, когда мы видим себя со стороны: «Да ты вот какой — совсем не такой, каким ты кажешься внутри системы. Внутри системы ты кажешься героем, мощным руководителем или хватким дельцом, а на самом деле — что ты делаешь? Как ты выглядишь? Да паяц ты! Смешно, особенно когда напьешься... А когда ссоришься с женой или с детьми? А когда хвастаешься перед ними? А когда бравируешь неизвестно чем, новым галстуком или купленной машиной? На кого ты похож?» Способность увидеть себя со стороны, уж не говоря о том, чтобы посмотреть на мир Божий со стороны — величайшая и очень редкая способность.
Мне в жизни дважды доводилось беседовать с людьми, которые пережили клиническую смерть. Я расскажу об одном случае, который был совсем рядом, в Финляндии. Будучи ректором духовной академии в тогдашнем Ленинграде, я нес попечение о финских православных приходах, которые относились к Московскому Патриархату. В одном из этих приходов, в числе его активистов, был некий господин, не буду сейчас называть его фамилию, — потомок русских, которые родились в Финляндии еще до революции. Сам он, судя по возрасту, родился, видимо, уже после революции, был финским гражданином и очень успешным бизнесменом средней руки: у него была своя строительная фирма. Крепкий мужик с ужасно рациональным мышлением, прагматик; жена молодая, красивая; погулять любил, но при всем этом в храм ходил, а если что-то надо было — помогал, жертвовал.
И вот однажды мне говорят, что с этим человеком произошла страшная беда. Его фирма ремонтировала дорогу, он приехал посмотреть, как все это делается, и когда повернулся спиной к движению автомобилей, его на большом ходу ударил легковой автомобиль, в котором за рулем была женщина. Как потом стало известно, он пролетел больше сорока метров по воздуху и упал. В состоянии комы его привезли в больницу. Больше месяца он находился в таком состоянии, а потом вышел из комы и стал поправляться. Финская медицина зарегистрировала несомненное чудо, потому что из такого состояния человек не выходит.
Когда он вышел из комы, он попросил меня срочно приехать, и я приехал из тогдашнего Ленинграда, навестил его в больнице. Я привык видеть такого, знаете, «крутого» — а тут лежит спокойный, разумный человек без этой внешней «крутизны» и говорит мне: «Хочу вам рассказать о том, что меня очень волнует. Вы знаете, два или три дня назад я вышел из этого состояния. И произошло нечто странное: я ясно помню, как я в первый раз выходил из комы, а доктор говорит, что этого быть не может. Вот вы мне скажите, потому что здесь что-то такое, что доктора смущает, жену мою смущает и меня смущает».
И он рассказал, как в первый раз открыл глаза. Рядом сидит жена, плачет, и потом как-то получилось так, что он увидел и себя, лежащего на кровати, и жену, и доктора. Потом вдруг увидел: там, где должна быть стена, нет стены, а какое-то пространство. «Я пошел по этому пространству. Вдруг вдали, где-то, как говорят, в конце тоннеля, — какая-то фигура, не могу понять, мужчина или женщина, в таком облачении, как вы носите, — закрытое все. И эта фигура говорит мне: "Иди сюда". Я подхожу, и мне говорят: "Пойдем вместе". Я говорю этой фигуре: "А как же супруга? Вот она там плачет". Фигура замолчала и потом говорит: "Что ж, решай. Если хочешь, вернись". Я говорю: "Я пойду, пожалуй, к супруге"».
«А потом второй раз выхожу из комы. Начинаю врачу говорить, что я уже вышел из комы, а он не верит. Знаете, что мне помогло доказать врачу, что я вышел из комы? Я лежу, он говорит: "Вы же не могли ничего видеть, потому что были без памяти". А я ему говорю: "Доктор, я точно знаю, что за моей головой стоит желтый баллон". И когда я это доктору сказал, тот в лице изменился».
Если бы эту историю мне рассказала какая-нибудь благочестивая старушка в церкви, я бы подумал — экзальтированная женщина, всякое бывает. Но когда об этом мне рассказал «крутой» бизнесмен, лишенный всякого мистического подхода к жизни, я понял, что это реальность. Вот у человека произошел выход из системы. Он вдруг увидел жизнь со стороны, и это привело к тому, что он радикально изменился. Он не оставил своего бизнеса, он его продолжал и очень успешно, но это был совершенно другой человек, с другим отношением к материальным средствам, с абсолютно другим отношением к людям.
Спустя долгие годы он скончался, уже от другой болезни; потом скончалась его жена. Но то, что рассказал мне этот человек, стало частью моей жизни, потому что я на глазах увидел, как меняется человек, когда он способен на нашу систему, именуемую жизнью, посмотреть со стороны.
Но ведь это особый случай, и не дай Бог никому проходить через такие испытания. Возникает вопрос — а каким-нибудь другим способом можно посмотреть на систему со стороны? Вот вера — это и есть способ выйти из системы и посмотреть на нее со стороны, потому что вера соединяет нас с Богом, а Бог, Творец этой системы — вовне. И когда человек живет религиозной жизнью, то многое меняется. Меняется угол зрения — можно заниматься политикой, бизнесом, спортом, писать книги или точить гайки на заводе, но все это начинает обретать стратегический смысл. Бытие начинает обретать смысл. Не бессмысленная череда событий — я живу не для того, чтобы больше денег зарабатывать, больше тратить, больше пить, больше грешить. У меня есть другое предназначение, система имеет другое предназначение. И увидеть это можно либо со стороны, как тот несчастный, либо если человек обретает религиозный опыт — опыт общения с Богом.
А, собственно говоря, на чем сейчас держится религиозная вера? Если бы это были сказки, то, сами понимаете, в сказки современный человек верить не будет. Вера держится на опыте. Опыт общения с Богом через молитву дает человеку стратегическое видение. Почему боролись с религией все идеологии? Потому что верующий человек идеологию никогда не примет. Идеология — это человеческая игрушка, такая мелкотравчатая, которая рассчитана на то, чтобы дурачить людей в течение короткого промежутка времени. Ни одна идеология не может ответить ни на один вопрос, который ставит религия. Можно ответить силой, как это было сделано в совсем недавнем нашем прошлом, — запретить, искоренить, закрыть, изничтожить, создать в стране такие условия, когда стойкими в вере остались только пожилые женщины, которым терять было нечего, а наши герои-мужчины все как один дрогнули — правда, те, кто не дрогнул, жизнь свою сложили. Но вот выдержать вопросы, которая религия предлагает идеологии, она неспособна. А для чего нам нужно это стратегическое видение? Конечно, для спасения души.
И еще вопрос — а что означает это стратегическое видение? Какую цель мы видим? А мы начинаем видеть ту цель, которую Сам Бог определил для всей системы. И когда человек понимает, какую цель Бог определил для всего мироздания, для всего космоса, для всей истории, для всего рода человеческого, он сознает, что это и его цель. А какую же Бог цель поставил перед всем мирозданием? Мироздание — это совершенно особая, совершенствующаяся система. Никто еще не знает ответа на вопрос, как она совершенствуется. Кто-то говорит, что эволюционным путем, кто-то говорит, что через какие-то катаклизмы. Еще никто не знает, что такое антиматерия, что такое антимиры, что такое отрицательная энергия, хотя, по мнению ученых, именно антиматерия составляет 80 % космоса и всего бытия, всего творения. Еще многое неизвестно. Мы не можем понять, как развивается мир. Ученые делают какие-то футурологические наброски, но ведь они никаким опытом еще не подкреплены.
Но Бог открыл нам, что Он предопределил мир к безграничному развитию и совершенствованию. Каждый человек должен быть соработником Богу в этом великом деле совершенствования всего творения, и начинается это с человеческой личности. Нельзя усовершенствовать мир, если у тебя самого в сознании и в сердце плохо. Невозможно делать добро окружающим, когда у тебя в сердце зло. Из сердца исходят злые помыслы (см. Мк. 7, 21), как говорит Священное Писание. Внутри нас формируется весь мир, весь космос, и это либо мир Божий, либо мир диавольский. Но если внутри диавольский мир, то какой же мир мы построим вокруг себя? Поэтому соработничество Богу есть, в первую очередь, совершенствование самого себя — умственное, нравственное, духовное, физическое. В этом смысле культура имеет колоссальное значение, потому что культура — это и есть культивация человеческой природы, и очень важно, чтобы культура преследовала эту, самую главную цель — формирование личности в соответствии с Божиим замыслом.
А что происходит, когда человек отказывается от этого или когда он просто ни о чем не думает? Что бывает, когда ни о чем не думает, мы все знаем хорошо: жизнь проходит, заканчивается и часто на исходе — глубочайшее разочарование. Люди также пытаются видеть смысл своего бытия в детях. Это замечательно, это очень хорошо, но есть такой очень опасный вопрос: разве ценность последующего поколения больше, чем ценность предыдущего? Мы что — лучше, чем защитники Отечества нашего, жизнь свою положившие во время Великой Отечественной войны? Мы в этом уверены? Я не уверен. Когда смотришь в лица ветеранов, когда смотришь кадры военной хроники — я не уверен, что мы лучше них. Они жили, конечно, ради нас, но не уверен, что мы лучше них; и никто не знает, каким будет следующее поколение. Человеку свойственно жить ради будущего, в том числе ради следующего поколения, но это не может быть единственной целью, потому что наша собственная личность уникальна. Мы проходим свою уникальную часть пути, и никто другой этого пути не пройдет — ни наши дети, ни внуки, ни правнуки…
Но у этого пути должна быть стратегическая цель. И когда мы живем в соответствии с целью, которую Бог перед нами ставит, мы все выстраиваем в правильном соотношении, мы работаем на достижение этой цели, а эта цель есть преображение всего космоса, всего мира, всего мироздания. Эта цель осуществляется в вечности, потому что Бог говорит нам: смерти нет, человеческая смерть, космические катаклизмы — все это не разрушает человеческого бытия. И тогда все то, что мы делаем — будь то выполнение нашего профессионального долга, учеба, наша забота о самих себе, о наших близких, родных, забота об окружающей среде, забота о том, чтобы красивыми были наши города и села, чтобы красивой становилась жизнь, чтобы красивыми становились люди, чтобы зло уходило из человеческой жизни — все это начинает работать на стратегическую цель, которую Бог поставил перед всем мирозданием. И тогда любой труд начинает приобретать космическое измерение. Я вытачиваю гайки, но я это делаю так, чтобы от этого было лучше, я в это вкладываю душу и сознание, я этим совершенствую мир; я пишу музыку, но такую, которая будет созидать человеческую душу, а не разрушать; я подписываю законы или голосую за законы — такие, которые будут помогать обществу идти вперед, а не помогать людям нечестным захватывать имущество тех, кто слабее. Мы можем ответить на любой вопрос с точки зрения этой Божественной перспективы, и, напротив, не ответим ни на один вопрос, если скажем, что этой перспективы нет, потому что никакого смысла в семидесяти годах жизни человек найти не сможет, даже если он очень любит детей.
Вот взгляд на историю как на видимую часть Божиего замысла. Этот взгляд и делает человека обладающим пронзительным зрением — таким человеком нельзя манипулировать.
Нам иногда говорят, а почему вы не влияете на выборные процессы в государстве, почему вы не скажете — голосуй за Ивана Ивановича против Ивана Никифоровича, почему вы в этом не участвуете? Мы говорим, что это политическая борьба, а всякая борьба разделяет народ, и Церковь не на стороне политической борьбы; но уж коль скоро инструменты этой борьбы стали частью законной политической практики — пожалуйста, используйте эту практику. Но Церковь воспитывает человека в такой системе ценностей, пытается воспитывать, чтобы он мог сам сделать правильный выбор. Это очень важно — погружать человека в такую систему ценностей, в которой сразу видно черное, гадкое, плохо пахнущее. Тогда развивается духовная интуиция — конечно, не так, как у особо прозорливых старцев, которые смотрят на тебя сильнее, чем через рентген, и видят все, что у тебя в душе. Такого достичь не каждый человек может, но научиться отличать добро от зла, правильные слова от ложных, видеть ложь, видеть человеческие слабости, отдавать отчет в том, что хорошо, а что плохо, — человек с этим стратегическим видением может.
Вот, собственно говоря, один из множества вопросов, на которые Церковь, в отличие от идеологии, предлагает внятный ответ, и не потому что Церковь такая умная, не потому что Патриарх в своей жизни чему-то учился, что-то узнал, а потому, что это не от мудрости Патриарха и не от мудрости священника — это Божественная мудрость, это слово Божие, которое было понятно пять тысяч лет назад, тысячу лет назад, сейчас понятно и, если мир физически еще будет существовать, то и через тысячу лет будет также понятно людям. Потому что все это, о чем мы сегодня говорим, соответствует нашей природе, ничего не навязывается извне — это все вырастает из нашего нравственного чувства, из тех сил, которые Богом заложены в человеческую природу. Поэтому то, что мы сегодня делаем, все мы как народ, обращаясь к Церкви, к Богу, — это не мода, не пропаганда отдельной субкультуры: «одевайтесь так, ведите себя так, ходите вот так», — это нечто гораздо большее. Это попытка увидеть мир таким, каким он Богом замыслен, и, включившись в эту колоссальную космическую работу по преобразованию мира, самим стать счастливыми — потому что через эту работу и достигается полнота жизни, — и преобразовать мир вокруг нас.
Может кто-то скажет, что все это фантазии, мир совсем другой — каждый имеет право реагировать на эти слова по-своему. Я дожил до 63-х лет. Я ни разу не усомнился в бытии Божием и говорю это вам как на исповеди, от сердца к сердцу, потому что Бог дал мне возможность уже в детстве непостижимым для меня образом увидеть мир со стороны без всякой клинической смерти.
Я мечтаю о том, чтобы все наши дети, наша молодежь, часто запутавшаяся, сбитая с толку, порабощенная чужими стереотипами, чужим образом мыслей, чужими моделями поведения, которые не без злого умысла навязываются нашему обществу, — чтобы и эта молодежь в какой-то момент оказалась способной стряхнуть с себя это все наваждение, хотя и среди молодежи есть очень много людей духовно зрелых и сильных, с которыми, несомненно, мы связываем будущее нашего Отечества.
Дай Бог всем нам возрастать в таком понимании мира, Бога и человека, а это и есть религиозность. Некоторые люди говорят: «я неверующий». Когда начинаешь с ним поглубже говорить, понимаешь, что перед тобой человек верующий, только этот верующий не ходит в храм, не находится внутри церковной православной субкультуры, не постится, не одевается соответствующим образом — но он живет религиозной жизнью. Задача Церкви сегодня заключается в том, чтобы религиозная картина мира, которая и есть реальная картина мира, стала достоянием наших соотечественников и чтобы через это мир стал лучше. Благодарю вас за внимание.
Пресс-служба Патриарха Московского и всея Руси
