Интервью протоиерея Николая Соколова, настоятелем московского храма святителя Николая в Толмачах, порталу «Патриархия.ru» о покойном патриархе Пимене (Извекове). — Отец Николай, Вы были близким человеком патриарху Пимену? Расскажите, как Вы с ним познакомились? — Можно сказать, что да. Я был близок ему, но не родственно, а больше по работе. Познакомился я с ним еще в детстве, когда Патриарх (тогда он еще был митрополитом Крутицким и Коломенским) приехал служить в нашу деревню. Он хорошо относился к нашему отцу и это отношение перенес на нас со старшим братом, пригласив через восемь лет, когда он уже стал Патриархом, иподьяконствовать у него. — Вы сейчас часто вспоминаете о времени работы с ним? — Каждый день. Дело в том, что очень много из полученного от него житейского опыта, из его слов и поступков помогает мне сейчас и в светской жизни и в духовной. Поэтому я вспоминаю его и на молитвах, и в церкви и в разговорах. — Чему самому главному Вы научились у него? — Молчанию. Уметь молчать. Уметь скрыть в себе самые тяжелые переживания, которые могут низвести человека в могилу. Как сейчас говорят, Патриарх, был человеком, проверенным жизнью. Он умел молчать и никогда не показывал свои эмоции. Порой это молчание было красноречивее всяких слов. — Какой он был в общении с людьми, окружавшими его? — Вообще патриарх Пимен был немногословным человеком. Я работал с ним на протяжении двенадцати лет. Мой кабинет находился рядом с его кабинетом, и хорошо, если за день от него услышишь десятка два слов, а то и вообще не услышишь. Когда можно было обойтись без слов, он без них обходился — просто писал на листе бумаги поручение референтам, давал прочитать, и этим ограничивался. — В исторической литературе можно встретить характеристики иерархов советского периода, например, патриарха Тихона называют молитвенником, патриарха Сергия — богословом и церковным администратором, митрополита Евлогия Георгиевского — борцом за свободу Церкви. Можно ли также емко определить основное качество патриарха Пимена? — Я бы сказал, что он подвижник Церкви и страдалец за Церковь. Его подвиг был невидим многими, и, хотя его эпоха не была эпохой гонений, но он не мог сказать то, что хотел сказать, а это порой бывает тяжелее всего. — Каковы были его отношения с властями? — Он никогда не обращался к ним ни с какими просьбами, зная, что после этого чем-то обязательно нужно будет поступиться. А участвовать в купле-продаже своих слов и мнений он не хотел. — Интересно, какую реакцию встречала такая позиция у власть предержащих? — Реакция была такая: сугубо официальные отношения. К сожалению, эти люди совершенно не понимали его и делали вид, что для них он просто Сергей Михайлович. Если же они официально обращались к нему, то как к «уважаемому Патриарху». Слово «Святейшество» никогда ими не произносилось. Для них это была неприемлемая терминология церковных людей. — Как Вы думаете, что самое важное удалось сделать патриарху Пимену за 20 лет патриаршества? — На мой взгляд, самое важное, что ему удалость сделать — это сохранить церковный мир. Вспомните: тогда фактически не было церковных расколов, не было грубейших нарушений нравственности в Церкви. Бывали, конечно, частные случаи, но он умел их мудро исправлять. Поэтому в определенном плане он был молчаливый миротворец. Он вел такую политику, чтобы не навредить Церкви, потому что Церковь и так была лишена всего и вся. И это все удавалось ему притом, что он сам был фактически в заключении. Патриарх ведь не имел права никуда ни выйти и ни выехать без санкции определенных структур. — Но все-таки он был в официальных поездках за рубежом? — Да, действительно патриарх ездил и на Ближний Восток и в ООН. Но все эти поездки были строго протокольными и проводились только для того, чтобы показать мировой общественности, что у нас существует Церковь, и Патриарх может свободно передвигаться по всему миру. А на практике все было совсем наоборот. Это была лишь видимость свободы. Только в последние годы жизни, в конце 80-х, когда он уже был больным, пожилым человеком, появилась возможность свободно ездить. Но на это у него уже не было сил, и все поездки того времени были связаны с лечением на советских курортах. — Какое самое яркое впечатление у Вас осталось за двенадцать лет общения и работы с Патриархом Пименом? — День моей диаконской хиротонии, когда Патриарх рукополагал меня. Тем более что это произошло очень неожиданно. Ведь меня об этом никто не предупреждал. Дело в том, что после подачи мною прошения о хиротонии и ее утверждения прошло к тому времени шесть лет, и я уже перестал ждать. Помню, что это был праздник Благовещения Божией Матери, и патриарх Пимен спросил меня, кушал ли я утром? Я ответил, что ничего не кушал. Тогда он сказал старшему иподьякону, что будет меня рукополагать. Когда я узнал об этом, то подошел к Святейшему и сказал, что не читал правило. На что он мне ответил: «Потом прочитаешь». Таким образом домой я вернулся уже дьяконом. Все это было для меня большим потрясением. После хиротонии он сказал мне по отечески очень теплые слова, которые я запомнил на всю жизнь. Да и вообще в течение этих двенадцати лет он очень по- доброму как родной отец относился ко мне. Не случайно мы столько лет работали вместе. — Патриарх оказал влияние на Вас как на будущего пастыря? — Безусловно. И не только на меня. Личность Святейшего Патриарха Пимена, его качества как проповедника, как архипастыря и священнослужителя были для окружавших его примером. Многие из тех, кому посчастливилось служить рядом с Патриархом Пименом, в дальнейшем стали епископами. Все они брали от него удивительно правильное отношение к богослужению: тот трепет, с которым он совершал богослужение, то тщание и ту любовь, которую он вкладывал в каждое слово. Он любил служить. Это была его жизнь.