О задачах, стоящих перед системой духовного образования и богословским сообществом Русской Православной Церкви, в интервью корр. журнала «Покров» (№ 7-8 (499-500), 2012) рассказывает первый заместитель председателя Учебного комитета Русской Православной Церкви, секретарь комиссии Межсоборного присутствия по вопросам духовного образования профессор МДАиС протоиерей Максим Козлов.

— Ваше Высокопреподобие, недавно решениями Священного Синода Вас назначили на должности первого заместителя председателя Учебного комитета Его Высокопреосвященства архиепископа Верейского Евгения, а также секретаря комиссии Межсоборного присутствия по вопросам духовного образования. Какие задачи стоят на повестке дня и что из них непосредственно касается жизни Московской духовной академии и семинарии?

— Сейчас мы проходим этап осознания академии и Учебного комитета как отдельных структур. Эта в свое время благая соединенность — семинарии и академии, МДАиС и Учебного комитета — уже не является безусловным плюсом. Если взять светскую аналогию: Министерство образования не тождественно МГУ. У нас же до сих пор все слишком переплетено.

Святейший Патриарх благословил разместить Учебный комитет в Москве в здании бывшего Андреевского монастыря. Из текущих значимых проектов Учебного комитета непосредственно академии в ближайшее время коснутся два. Во-первых, во всех духовных школах России и некоторых сопредельных государств будет проведено исследование духовного образования с целью контроля качества. Проверять будем учебные планы и программы, выслушивать пожелания, тестировать учащихся. В итоге предполагаем добиться максимального сближения того, что читаем в отчетах, с реальной учебной практикой. Этот мониторинг проводим с тем, чтобы предложить Священноначалию пути оптимизации деятельности духовных школ и собственно Учебного комитета.

Второй проект — дистанционное обучение. Его возобновление намечено на следующий учебный год. В семинариях России, а потом, возможно, и стран ближнего зарубежья будут вести трансляции лекций ведущих преподавателей Московской и Санкт-Петербургской духовных академий, Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета (ПСТГУ). За ближайшие два-три года мы должны полностью «покрыть» курс бакалавриата записанными лекциями. Мы создаем единое образовательное поле духов­ных школ на территории всей страны.

— Разве можно дистанционно воспитать пастыря?

— Воспитание пастыря — это такой про­цесс, и при очной форме которого гарантировать ничего невозможно. Дистанционное обучение адресовано прежде всего заочникам. От той системы заочного образования, которая существует сегодня, надо уходить. Это уже какой-то прошлый век: планы, про­граммы, учебники — и со всем этим «разбирайся сам». Современные коммуникацион­ные средства позволяют прослушивать курс лекций, участвовать в онлайн-конференциях, дистанционно проходить тестирования и выполнять контрольные задания. Все это требует времени, но только так заочное образование можно сделать более полноценным. Я не хочу сказать, что сейчас это профанация. Просто прежняя система предоставляла большую свободу тем, кто хотел бы не учиться, а числиться учащимся.

Что касается очников, то дистанционные курсы — это ни в коем случае не замена обра­зовательного и уж тем более воспитательного процесса. В виртуале личность сформировать нельзя. Но догадываясь о том, что и как пре­подают в наших семинариях в провинции, мы понимаем, что нельзя отдавать на откуп ключевые предметы: Догматику, Литургику (историко-содержательную часть), Историю Рус­ской Православной Церкви, Канонический строй. Где-то есть литература, где-то нет. Где-то есть квалифицированные преподаватели, допустим, по Нравственному богословию, а где-то именно по этому предмету специалис­та нет. Возможность соотнесения студентами того, чему их учат, и преподавателей — того, что они преподают, с тем, что должно звучать с кафедр, на мой взгляд, может оказаться по­лезной. Важно, чтобы формировалось некое единое видение, которое соответствовало бы официальной позиции Русской Православ­ной Церкви и было бы научно достоверным и богословски адекватным.

— Вы отмечали некую соединенность ака­демии и Учебного комитета, которая в свое время была благой. Почему она перестала быть таковой?

— Раньше нас было так мало, что Московс­кие духовные школы были «всем для всех, что­ бы спасти хотя бы некоторых» (1 Кор. 9:22): и Учебный комитет, и ОВЦС, и Чистый пере­улок обслужить; и иподиаконами быть, и чемоданы носить, и петь, и рисовать — и все это МДАиС. Но спустя десятилетия в Церкви появился уже более широкий слой тех, на кого можно опереться в решении професси­онально-образовательных задач.

— Что отличает современных абитуриентов МДАиС от тех, кто поступал вместе с Вами?

— В 1980-е гг. в семинарию стали прини­мать и после вузов, что обеспечило приток тех, кто раньше не имел возможности получить духовное образование. Поступали тогда зрелые личности ближе к 30-ти и старше. Это яркое поколение, из которого вышло много известных проповедников. Сейчас духовная школа переживает непростой период. Во-пер­вых, очевидна утрата позиций государствен­ной средней школы — нынешние абитуриен­ты обучены несравненно хуже тех, кто посту­пал 10-20 лет назад. Речь идет об уровне гра­мотности, общем культурном развитии, спо­собности излагать свои мысли. При всех изъя­нах советской школы большинство ее выпуск­ников умели писать сочинения. В отношении современных молодых людей я бы не сказал, что это им легко дается. Во-вторых, у нас за последние десятилетия открылось так много духовных школ, что при относительно не­большом количестве желающих в них посту­пить конкурса практически нет. 1,5 человека на место — это не конкурс.

Мы стоим перед дилеммой. С одной сто­роны, Церковь до сих пор испытывает опре­деленный дефицит кадров. С другой сторо­ны, если не ужесточить систему отбора при поступлении, то полноценным высшим за­ведением мы не станем. Поступление в ду­ховные школы абитуриентов, плохо подго­товленных средней школой, и при этом не самых выдающихся из этих плохо подготов­ленных, создает большие проблемы для са­мого старта обучения. Сегодня редко кто из выпускников школ — те из них, кто интел­лектуально покрепче, — или люди с высшим образованием зачисляются сразу на первый курс бакалавриата. Остальные определяют­ся в подготовительный класс. Это вынужден­ная мера, но она же по сути дела аномальна!

— Чему учат на нулевом курсе?

— Приходится ликвидировать недостатки общего образования: доучивать русскому языку, общецерковным предметам — осно­вам, которые не могут входить в программу высшего учебного заведения, ими абитури­ент должен уже владеть. Таким образом, мы на сегодня имеем двухуровневую систему поступления.

— Кто сегодня поступает в семинарию?

— В основном мальчики после школы. Во всех смыслах еще не сформировавшиеся, не готовые к различным жизненным трудно­стям, которых будет немало на священничес­ком пути. Если раньше поступали люди с внутренним стержнем, то сегодня этот стержень они должны в процессе учебы еще только обрести. Это ставит определенные задачи перед воспитателями. Но семинаристы настолько молоды, что проблемы возникают даже с их выпуском. Вот заканчивает он уче­бу в свои 20 с лишним лет — какой же из него еще в этом возрасте священник? Диакон еще может быть, а пастырь? Я даже не гово­рю про каноны (рукополагать после 30 лет. — Ред.), когда они соблюдались? Но чисто по-человечески, по благоразумию, пастырем 20-летний юноша быть не может.

— Как эта проблема решается?

— Решается она пока не до конца. У нас еще не создана система привлечения выпуск­ников духовных школ к церковно-приходской деятельности. До достижения ими зрелости, необходимой для рукоположения, выпускники могли бы три-пять лет потрудиться миссионерами, катехизаторами, социальными работниками при храмах.

— Не являются ли сегодня служения мис­сионера и пастыря разными стезями? Как в современных условиях избежать тех подмен, с которыми, к сожалению, приходится сталкиваться? Одно дело, когда состоявшийся пас­тырь выходит за церковную ограду, и другое — когда миссионерство становится стартом священнического пути.

— Сегодня наши выпускники, покидая стены Лавры, так или иначе сталкиваются с реальной жизнью. Большинство из них не­избежно трудится бок о бок с вполне конкретными деловыми людьми. Пусть лучше работают при храмах. Им надо научиться об­щаться, почувствовать ответственность за дело и за людей. Если кто-то потом дорастет до настоятеля, он, по крайней мере, будет уже понимать, что этим сотрудникам храма тоже надо платить: «труждающийся достоин пропитания» (Мф. 10:10). До революции большин­ство выпускников семинарии сначала препо­давали в церковно-приходских школах, епар­хиальных учебных заведениях, а потом уже рукополагались. Мы сейчас пока еще только подходим к выстраиванию системы распределения выпускников. Она необходима.

— Что сегодня дает Московской духовной школе пребывание в стенах Свято-Троицкой Сергиевой лавры?

— Возможность утром пойти на братский молебен, лаврские богослужения, общение с духовниками — об этом говорят все и всегда. Но я сейчас выскажу мысль, которая многим, возможно, не понравится. Мне видится, что пребывание семинарии в Лавре сегодня пре­дельно желательно. Потому что мегаполис — не идеальное место для размещения духовной школы. Я многие годы преподавал в Сретен­ской духовной семинарии. Там, конечно, и у ребят, и у администрации возникают опреде­ленные сложности, связанные с нахождени­ем в центре Москвы. А вот в том, так ли бе­зусловно полезно пребывание сегодня акаде­мии в Лавре, — я не уверен.

— Почему?

— Потому что Академия — это научно-бо­гословский центр.

— Разве Лавра еще в замысле преподоб­ного Сергия не являлась таким центром?

— Лавра не всегда была научно-богослов­ским центром. С 1814 года, когда в нее из Мос­квы была перемещена Славяно-греко-латин­ская академия, преобразованная в Москов­скую духовную академию, Лавра им стала. На сегодня, с точки зрения привлечения кадров, сосредоточенных в столице, размещение академии в Москве мне видится более оправданным. Не каждый преподаватель-мос­квич может ездить два-три раза в неделю за 70 км. Кроме того, важна близость к цент­ральным библиотекам и другим научным центрам, потому что сейчас для студента ака­демии выезд в Москву — это целое предприятие. А если здесь проводится конференция, которая длится несколько дней, — то уже проблема с размещением. Да и просто с точ­ки зрения желаемой включенности в общий контекст академического сообщества при­сутствие академии в Москве более перспек­тивно. В ближайшее время эта идея трудно­ осуществима, но в качестве опции ее, на мой взгляд, проговаривать необходимо.

— Насколько сегодня созрело богословс­кое сообщество, чтобы «пересаживать» его в открытую дискуссионную почву?

— А что такое сегодня богословское со­общество? Синодальная библейско-богословская комиссия? Общецерковная аспи­рантура? Какой-то НИИ богословия у нас есть? Собственной площадки, где бы систематически вели квалифицированные и ответственные богословские дискуссии, сегодня нет. Разрозненно проводятся ежегодные конференции в Лавре, ПСТГУ, раз в два года собираются общецерковные мероприятия, действует сайт www.bogoslov.ru в качестве виртуального форума, — впрочем, уровень ком­ментариев, которые приходится там читать, вряд ли может стать поводом для академи­ческого восторга. Наверно, комиссия Межсоборного присутствия по вопросам богосло­вия может стать ядром в процессе формиро­вания своего дискуссионного поля.

— Ваше Высокопреподобие, Вы сами вы­пускник МГУ и сегодня, являясь настоятелем вузовского храма мученицы Татианы, испове­дуете его студентов. Чем  студенты МДАиС от­личаются от сверстников светских вузов?

— Студенты духовных школ знают, что их оценивают не только по уровню знаний, но и по образу жизни. Светский вуз не предполагает оценки студента по его нравственным качествам. С трибун светских вузов, конечно, может что-то озвучиваться о необходимости воспитания патриотизма и т.д., но сегодня это не более чем декларация. У нас же работа над собственной душой самих студентов при заботе и участии со стороны пасты­рей-преподавателей и духовников неотъем­лема от учебного процесса.

— А как можно оценить, насколько учащийся продвинулся в работе над собственной душой?

— Какого-то особого прибора для замера уровня духовности у нас, конечно, нет. И если бы кто-то за 2000 с лишним лет приду­мал институт по воспитанию духовности...

— Монастырь.

— Монастырь ничего не гарантирует. Он дает опцию, увеличивает спектр возможностей, хотя и риски закладывает большие. Сама учеба в духовной школе организована так, что важную составляющую в ней занимает молитва, общаются между собою здесь единомышленники, братья во Христе, плюс самостеснение, которое неизбежно входит в жизнь наших студентов, целеполагание, свя­занное с будущим пастырским служением, которое тоже задает определенные ограни­чения, — все это создает атмосферу, которая в целом и может быть названа воспитатель­ным процессом.

— Каковы критерии отбора поступающих в МДАиС? Отмечают некую непрозрачность набора, когда приемная комиссия оценивает не только уровень знаний. Что еще учитыва­ется комиссией при поступлении?

— Если мы видим, что абитуриент, пусть даже и не очень грамотный, но искренний (не произнесу высокого слова «благочести­вый») и в нем нет лицемерия, то даем такому молодому человеку шанс. А если он все вызубрил, папа у него протоиерей, но сам он пьет и курит, то увы... Вот конкретный пример: в прошлом году ввели тестирование на наркотики, у двух абитуриентов анализы дали положительный результат. Один признался, другой отпирался. Не приняли ни того, ни другого, хотя по оценкам они проходили. Однако все корректируется числом поступающих, которое невелико даже в Мос­ковских духовных школах. А что говорить о провинции? Там вообще, по евангельской притче, чуть ли не на распутье приходится учащихся собирать.

— Есть ли какие-то чисто человеческие ка­чества, которые «выдают» будущего пастыря?

— Для священника всегда было важно та­кое качество, как терпение. Обязательно по­том будет хотеться, чтобы настоятель был помудрее, архиерей подобрее, чтобы плати­ли побольше, а храм к областному центру был бы поближе. Но многое придется делать через не хочу, помня о том, что выше меры сил Господь не попустит искуситься. Я сей­час не буду говорить о высоте смирения, но терпение — это минимум, который необходим. И еще желательно иметь или стяжать умение «не выпячиваться»: не тянуть одеяло на себя, не стремиться оказаться в центре внимания. Яркие, талантливые, привлекающие к себе — это особая зона риска. Здесь диапазон между святостью и Львом Толстым.

— Однако и святостью тоже.

— Путь к святости не усеян розами. Чело­веку необходимо пройти испытания.

— Его Высокопреосвященство владыка рек­тор благословил нас пообщаться с семинаристами, студентами МДА, что мы и сделали. Со слов студентов, картина вырисовывается диаметрально противоположной тому, о чем Вы сейчас говорите. Ссылаясь на «миссионерский императив» Священноначалия, студенты в ка­честве главных критериев отбора и культивируемых в них качеств выделяют лидерство, аттрактивность, харизматичность.

— Любопытно. Это является, на мой взгляд, оборотной стороной нынешней медийности нашей церковной жизни. У всех на виду сегодня оказываются зачастую неодноз­начные, умеющие бойко говорить, эффект­ные персоны, что порождает у студентов ил­люзию, будто это и есть тот идеал, к которо­му все они должны стремиться. Но таких «спикеров» можно пересчитать по пальцам, если не одной, то пары рук, и через 10 лет о них, может быть, уже никто не вспомнит, а если и вспомнит, то необязательно добрым словом. А пастырская деятельность состоит не в том, чтобы фигурировать перед камера­ми или радеть, чтобы тебя процитировали в газете, а в том, чтобы создавать общину.

Священник — это тот, кому люди дове­ряют. Он может не уметь красиво говорить, быть гугнивым, как Моисей, но если то, что он говорит, не расходится с тем, как он сам живет, люди ему будут доверять. И все уст­роится, люди соберутся, община будет ду­ховной семьей. Найдутся те, кто будет вме­сто него миссионерствовать, обязательно найдутся.

— Как пастырю, оказавшись таким центром  доверия, не заслонить собой Христа? Это соблазны как раз-таки медийных персонажей — тех, кто старается казаться, а не быть.

— Мы сейчас живем в эпоху информации, а не дел. И виртуальность, к сожалению, по­сягает на то, чтобы значить больше, чем ре­альность: для того, чтобы человека создать или погубить, на взгляд медийщиков, достаточно опубликовать соответствующие слова. Значит, нам больше надо работать над осоз­нанием того, что это не главное, а нечто второстепенное.

— Сдать медийное поле под засев плеве­лами?

— Идея одного из коллег о том, что мы должны в академии воспитывать специалистов масс-медиа, на мой взгляд, не является безусловной. Все же это дело скорее учебных заведений типа ПСТГУ. Представить себе масс-медиа-священство как определенный класс у меня с трудом получается. Однако из просто монашества когда-то именно в стенах Московской духовной академии выдели­лось ученое монашество, и сегодня уже по­нятно, что оно оправдало себя как институт в истории Русской Православной Церкви.

— Учат ли студентов МДАиС самостоя­тельно мыслить?

— Здесь мы вплотную подошли к Болонской системе. В значительной мере она и призвана способствовать развитию этой со­ставляющей, ранее не вполне адекватно представленной в программе нашей высшей духовной школы. Дореволюционная модель духовного образования, воссозданная в пос­левоенные годы возрождения академии, была основана на зубрежке и воспроизведе­нии заученного. Замысел Болонской системы в том и заключается, чтобы соединять разные формы работы и взаимодействия сту­дента и преподавателя: лекции, семинары.самостоятельная подготовка должны стать равноценными частями учебного процесса. Причем самостоятельная работа — это уче­ба, а не «мое личное время, трачу его, как хочу». Реформа духовного образования нуж­на просто потому, что жизнь 2000-х гг. не тождественна жизни 1980-х. Если мы хотим реагировать на вызовы эпохи, мы должны видоизменяться. До сих пор актуальной ос­тается задача признания государством дип­ломов высших духовных школ. Для этого мы должны быть не хуже государственных вузов.

— Реформа уже несколько лет идет, а сту­денты МДА констатируют, что преподавате­ли как требовали, так и требуют, чтобы при ответах излагали «их мысли их же словами». Причем те, кто имеет уже одно высшее обра­зование в светском вузе, отмечают, что это проблема именно духовных школ, где «вдохновение всегда работает против студента»...

— Скажу за себя определенно и уверен, что за большинство коллег: никогда преподаватель не будет снижать оценку и не по­ставит «неуд», если есть аргументированное, с опорой на источники, изложение пози­ции, пусть и не тождественной с преподавательской. А что делать, если за «вдохно­вение» вместо выученного материала выда­ются сентенции: «Экуменизм — ересь». «Нужно выйти из Всемирного Совета Церквей. Аминь» или «Собор — это парламент»? Поставишь двойку, а он подумает, что схлопотал «за взгляды». Хотя следует отметить, что свобода внутренней дискуссии между студентами и преподавателями в последнее время стала значительно выше той, которая была десятилетия назад.

— Вопрос к Вам как к преподавателю курса Сравнительного богословия. Становление бо­гословского образования в России находилось под влиянием западного: католического, про­тестантского. Удалось ли современному рус­скому богословию оправиться от этой «родо­вой травмы»?

— А была ли эта «родовая травма»? Мне кажется, это штамп, идущий от «Беспутий русского богословия», как назвал труд про­тоиерея Георгия Флоровского один современный богослов. Надо уже перерасти пе­реживание Флоровского как истины в последней инстанции. Когда я впервые прочи­тал эту книгу в 1980-х гг., она меня порази­ла. Но когда начинаешь досконально зна­комиться с конкретным материалом, уже не все красивые обобщения воспринимаются как бесспорные.

С другой стороны, если в чем-то с авто­ром соглашаться, откуда вообще было взять­ся системе богословского образования в Рос­сии? Не из Китая же ее надо было заимство­вать? Кроме католической, никакой другой школы, на чей опыт можно было бы опереть­ся, тогда не было. У греков в XVII-XIX вв. ничего вразумительного в этом плане не су­ществовало. И откуда было брать еще схему богословского куррикулума, как не с Запа­да, где система семинарского и академичес­кого образования уже сложилась? Но если мы возьмем наше академическое богословие XIX века, представленное такими великими именами, как Н.Н. Глубоковский, митропо­лит Макарий (Булгаков), М.Н. Скабалланович, с одной стороны, и посмотрим, что нам дали критики так называемого схоластичес­кого богословия — с другой: где равнознач­ные фундаментальные труды, где опора на источники, где курсы, сопоставимые с Дог­матикой митрополита Макария? Разве что А.В. Карташев или протопресвитер Иоанн Мейендорф. Но между теми же Мейендорфом и протопресвитером Александром Шмеманом уже легко почувствовать разницу как между ученым и публицистом.

— Однако по книгам протопресвитера Александра Шмемана студенты сегодня изучают «Исторический путь Православия».

— К сожалению, да. Хотя у нас без сносок и ссылок даже курсовую защитить нельзя, а профессор и ректор позволял себе книги издавать.

Сегодня наша проблема скорее в изоли­рованности от того, что происходит в бого­словских школах других православных стран, я уж не говорю о контактах с инославием. Есть личные связи, но так, чтобы мы могли системно изучать опыт коллег и тогда уже решить, что для нас неприемлемо ни вероучительно, ни методически, а что имеет смысл взять на заметку, — такого нет. Хотя, например, навыки социального служения немецких протестантов или методы благотворительности и работы с молодежью Католичес­кой Церкви заслуживают, по крайней мере, внимания.

Иногда вообще полезно познакомиться с отрицательным опытом, чтобы собственных шишек не набивать.

— Каким образом конкретные проблемы текущей церковной практики учитываются и, возможно, решаются в учебном процессе?

— Одной из важных задач сегодня является осмысление новейшей истории Русской Церкви. Кафедра церковной истории у нас сегодня — одна из самых сильных в акаде­мии. Ее преподаватели активно публикуются, участвуют в конференциях, дискутируют в Интернете. Они не всегда согласны между собой, отстаивают собственные взгляды.

— У вас даже догматисты не всегда между собой согласны.

— Кстати, да. Дискуссии ведутся, и это хорошо. Во-вторых, актуальна проблематика, связанная с каноническим строем Церкви и применением канонов к современной реальности. Это прежде всего церковное управле­ние, отношения архиерея и священника, духовенства и мирян. Вокруг решения этих на­сущных вопросов кристаллизуется уже круг фундаментальных богословских проблем. Сегодня наиболее обсуждаемой оказалась сфера этики. В развитии нравственного богословия выделяется отдельное направление по биоэтике. Собственно, все актуальные воп­росы современности, связанные с пастырс­ким богословием, литургикой, приходской жизнью, выносимые на Межсоборное при­сутствие, активно обсуждают на занятиях.

— Чем обернулись для современного русского богословия последние 20 лет, которые принято называть временем церковной свободы?

— Какого-то колоссального плодоношения не произошло. Опубликовали все, что раньше невозможно было издать. Если гово­рить о развитии нашей науки, может быть, только церковная история дала какие-то всходы. Труды протоиерея Владислава Цыпина, протоиерея Георгия Митрофанова, M.B. Шкаровского — значимый вклад. Так или иначе, что-то переводится из ранее непереведенного святоотеческого наследия. Осуществляется важнейший проект — «Пра­вославная энциклопедия». Академический континуум, который формируется вокруг нее, аккумулирует научные силы.

— Какие задачи стоят перед современным русским богословием?

— Из дела одиночек церковная наука дол­жна стать феноменом, развивающимся системно. Сегодня иногда на почве нашего бо­гословия вырастают розы канонического права или лилии церковной этики. Но это скорее исключение из правил. Главная зада­ча, на мой взгляд, — сделать все, чтобы цер­ковная наука стала неотъемлемой составля­ющей нашего духовного образования. А ста­тус последнего, я надеюсь, будет поддержан высшей церковной властью, и увязка между полученным высшим духовным образовани­ем и родом-местом служения из факульта­тивно-случайной станет закономерной.

Беседовала Ольга Орлова

«Татьянин день»/Патриархия.ru