О том, почему духовное образование не может не основываться на Евхаристии, и о том, как создавался Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, в интервью порталу «Православие и мир» рассказала заведующая Центром истории богословия и богословского образования богословского факультета ПСТГУ, доцент кафедры истории Русской Православной Церкви, доктор церковной истории, д.и.н. Н.Ю. Сухова.

— Наталия Юрьевна, какие есть типы духовных школ?

— «Тип» школы можно определять по-разному. Например, можно разделить духовные школы на школы закрытого и открытого типа. В школе закрытого типа преподаватели и студенты живут одной общиной, и в смысле общей жизни, и в церковном смысле евхаристической общины. В такой школе есть свои плюсы и свои минусы.

Плюс в том, что такое устройство снимает вопрос, нужно ли вместе молиться, нужно ли вместе ходить на богослужение? Это помогает воспитывать учащихся не только дисциплинарно, но и церковно. Но если люди живут в семинарии, то они на несколько лет вырываются из приходской общины и из семьи. Это одна из проблем закрытой церковной школы, которая ощущалась всегда.

Школа открытого типа — например, Свято-Тихоновский университет, — основывается на ином принципе. Ее задача — дать богословское образование не только будущим священникам, но и церковным мирянам. Одна из главных характерных черт университета состоит в том, что он не вырывает студентов — даже будущих священников — из приходской общины и из семьи. Когда университет создавался, то он изначально был ориентирован на москвичей, у нас не было даже общежития. Теперь общежитие у нас есть, но и иногородние студенты нередко алтарничают, поют, молятся в разных храмах Москвы.

Церковная жизнь реализуется только в общине

В этом, несомненно, есть свои плюсы. Студенты Богословского факультета вырастают на своих приходах, общаясь со своей будущей паствой, а потом рукополагаются, если у них есть призвание и благословение. Церковная жизнь каждого студента идет под присмотром духовника. Вроде бы, все гармонично. Но тут встает вопрос: чем являются университет и Богословский факультет в церковном смысле? Это просто учебное заведение, где церковные люди получают образование, и все? Может быть, и так. Но ведь получить церковное образование можно только тогда, когда живешь церковной жизнью. А церковная жизнь реализуется только в общине.

Полагаю, что для многих членов преподавательской и студенческой корпораций чрезвычайно важен вопрос: что есть наш институт в церковном плане, как он входит в Церковь? Он является церковным, просто потому что мы все члены Церкви? Наша церковная целостность, наше единство как духовного учебного заведения — есть или нет?

— Вы ответили себе на этот вопрос?

— Я не могу ответить на этот вопрос исчерпывающе, хотя, разумеется, без ответа долго жить невозможно. Когда я разговариваю с отцом Владимиром Воробьевым, у меня этот вопрос как-то уходит, потому что я вижу пастыря и мне понятно, что если есть пастырь, то есть стадо: «И будет едино стадо и един пастырь» (Ин. 10:16). Поэтому, при общении с отцом Владимиром никогда не возникает вопросов: по каким принципам формируется это стадо, какова у него структура, кто туда входит? Другим же нашим священникам я задаю этот вопрос, но однозначно никто на него ответить пока не может. Возможно, это просто рассуждения, отвлеченные от жизни, а церковная практика все определит — со временем.

В нашем вузе — тогда институте — была заложена замечательная и важная для Церкви идея: дать духовное и хорошее гуманитарное образование в контексте церковной жизни. Когда эта идея стала реализовываться, возникла оборотная сторона. Если на институт (университет) студенты и преподаватели смотрят только как на место работы или учебы, а вместе не молятся, не строят своих отношений, общения — во Христе — образование не является общим церковным делом.

В Католической Церкви есть разделение на семинарии — там, где живут и воспитываются будущие священники, и университеты — там, где будущие священники и церковные миряне получают богословское образование. Такие идеи высказывались и в России — смотрите хотя бы Духовный Регламент 1721 г. Но эти идеи не вошли в российскую жизнь, реальностью стало сочетание общего богословского образования, общей молитвы, общей церковной жизни.

Является ли такой вариант для нас единственно приемлемым? Возможно — нет, можно искать иные варианты. Но если члены корпорации — преподавательской, студенческой — начинают чувствовать, что по отношению к учебе и друг к другу они не являются некоей целостностью, появляется чувство маргинальности. И тогда: чем меньше проведешь здесь времени, тем больше появляется времени, которое ты можешь потратить на свою нормальную церковную жизнь. Что такое церковная целостность? Конечно, это — единство во Христе, значит, это общая молитва, общая Литургия, общая Евхаристия. Поэтому решать дела, которые связаны с людьми в Церкви, вне понятия церковной общины, евхаристической общины — очень неполноценно, если — не опасно…

— Невозможно?

— По крайней мере, — сложно. Ведь нужно, чтобы такие решения были как-то подкреплены в церковном смысле.

В русле традиции

— Вы говорите, что ПСТГУ — традиционная школа. Что вы имеете в виду под традицией образования: семинарии? Или были другие подобные институты, дававшие духовное образование мирянам?

— Традиция… Я уверена, что наша школа (ПСТГУ — прим. ред.) традиционна. Говорят, что семинарии и академии традиционны, а мы — нетрадиционны. Но — если подумать: когда ты просто механически копируешь то, что было до тебя, не вносишь чего-то нового в дело, которым занимаешься, то ты предаешь традицию. Если ты не вносишь что-то новое в церковную жизнь — разумеется, то, что сочетается с Преданием, с многовековым опытом Церкви, — то не участвуешь в традиции. Мы являемся необходимым звеном в этой традиции. Все великие, что были до нас, «не без нас совершенство примут». Мы отвечаем на те чаяния церковного народа, которые были выстраданы перед революцией, но не смогли реализоваться из-за нее. Мы должны доделать дело Божие, начатое нашими предшественниками.

Были ли подобные институты богословского образования для мирян? Были, хотя на фоне духовной школы основного типа они были не столь заметны. Да, как часто бывает в России, многие проекты остались нереализованными. Преподобный Макарий (Глухарев) предлагал проекты учебных заведений, построенных по принципу: не вырывать учащихся из приходов. В 1910-х гг. были созданы в Москве и Казани Высшие богословские курсы для женщин. Но они были в основном педагогическими, в них готовили преподавателей для епархиальных училищ, катехизаторских курсов и прочих просветительских служений. В 1917 г. был разработан проект Богословского института, принципы которого были очень близки нашим принципам ПСТГУ: подготовка кадров для служения Церкви в контексте активной приходской деятельности.

— Богословие — больше для мужчин?

— В каком-то смысле — да, если в сознании однозначно соединяется научное богословие и пастырское служение. И это верно: священство всегда занимает особое место в палитре церковных служений. И если это понимание сочетается с пониманием того, что пастырям нужны соработники, нужны помощники и в приходской деятельности, и в научно-богословской, и в просветительской, и в церковно-издательской, и в церковно-социальной — это готовая структура нашего университета. Но если богословие подразумевает занятие наукой, преподавание, просвещение, прочие церковные служения — то почему оно не может быть и женским?

Есть, конечно, опасность «женского богословия»… Но, во-первых, это — тема особого разговора. Во-вторых, как представляется, это — опасность не только и не столько научного богословия, сколько современной церковной жизни в целом. Так или иначе вводить это в правильную струю — церковная задача, и пастырская — наверное, прежде всего. Это понимание созревало и до революции, но в то время оно сочеталось с вопросом женского образования в целом: как светского, так и богословского. Этот вопрос тогда тоже дискутировался.

— Чем отличается высшее богословское и гуманитарное образование, высшее богословское и естественно-научное или математическое?

— В этом вопросе можно выделить много аспектов. Скажу лишь о личном отношении. К любому месту своей работы мы все относились с трепетом и с большой привязанностью. И с благодарностью, что оно тебе дано, и с ответственностью, что тебя кто-то слушает, принимает твои слова за ориентир. Когда я стала преподавать математику, я начала работать в вузах.

Все места, где я в те годы работала, были высшими учебными заведениями, ориентированными на математическую или научно-техническую деятельность. Но разве это снижало личную ответственность перед учениками, перед студентами? Могу сказать, что нигде нельзя относиться к преподаванию как к зарабатыванию денег. Всегда надо вкладывать душу, сердце, иначе ничего не получится. Как и любой процесс, образование человека требует полной самоотдачи.

— Как и любая работа.

— Любая работа, конечно, требует самоотдачи, но высшее образование особенно. Здесь воспитывается и тот, кого образовывают и тот, кто образовывает. Я не знаю другого места, где есть такой тесный контакт между учителем и учеником, как в высшем образовании. Этот контакт проявляет глубины человека. Средняя школа тоже имеет эту особенность, но там учитель и ученик более дистанцированы по статусу, возрасту, интеллектуальному уровню. Высшая школа имеет эту особенность, так сказать, в высшей форме. Эта форма неизбежно смещает акценты с преподавания на взаимообщение и взаимообогащение.

Тут идет полноценный диалог между преподавателем и студентом, и диалог не только в интеллектуальной сфере. Ты обязан сознавать полную ответственность перед тем, кто тебе доверяет. Когда же это не общение «глаза в глаза», а вбрасывание идей в какую-то массу, то ничего хорошего не выходит. Тем паче, в богословском образовании. Человек здесь должен актуализироваться в церковном смысле. С одной стороны, это — личное общение, со всей полнотой богословской нагрузки этого понятия, с другой, — участие в церковной соборности. Никакая другая школа в такой полноте эту задачу не ставит.

— Как этот процесс происходил на практике?

— Вопрос о месте нашего университета в Церкви вставал еще тогда, когда мы здесь учились — в начале 1990-х годов. Тогда это был институт более скромного масштаба, но и студенты, и преподаватели были на очень высоком уровне горения. С одной стороны, большинство студентов были взрослыми людьми, у каждого за спиной был жизненный опыт, высшее образование, иногда не одно. С другой стороны, духовное образование для нас было очень дорого.

Когда мы еще только начинали сознательное воцерковление — а этот период бывает даже у молодых людей из церковных семей, у нас были богословские книги, они вдумчиво читались, было обсуждение проблемных вопросов. Наша юность пришлась на возрождение христианской жизни в России, и это был счастливый период, несмотря на все сложности. Становление самостоятельной жизни — и появившаяся возможность получить систематическое образование в самой важной и высокой области знания. И — что крайне важно! — полноценно применить это образование, все полученные знания на благо Церкви.

Мне всегда казалось, что для нормальной жизни в Церкви интеллектуального человека необходимо систематическое духовное образование. Когда человек воцерковляется, он должен воцерковить все, что он развил. Коли ты развил интеллект, ты должен воцерковить его. Тебе необходимо воцерковить все, иначе ты начинаешь давать поверхностные ответы на глубокие вопросы, и зазор между тем, как ты живешь и тем, чему ты учишь, что говоришь, начинает наполняться скверной.

Есть понятие «простец» — наверное, эти члены Церкви спасаются по-другому, в этом — их путь спасения. Но если человеку уже не суждено быть простецом, он должен всему, чем он мыслит и делает, задать церковный камертон. Мы это чувствовали очень резко. Уже тогда, когда мы были студентами — по нашему первому университетскому образованию — в конце обучения мы начали ездить в Троице-Сергиеву лавру, и не только на Пасху, начали искать бесед с лавринскими учеными монахами, ездили в редкие действующие монастыри.

— Расскажите о Вашей церковной жизни в те времена.

— Когда в 1983 г. Церкви отдали Данилов монастырь, то его несколько лет не восстанавливали, потому что было непонятно, для чего его отдали: чтобы восстановить монастырь в полном смысле значения или только для того, чтобы сделать резиденцию Святейшего Патриарха Пимена? Потом, в конце 1986 г., решили, что именно в Даниловом монастыре нужно отмечать Тысячелетие Крещения Руси. А тысячелетие наступало через полтора года. Был брошен клич по всей Москве, что монастырь надо восстанавливать, и нужны добровольцы. На него откликнулось много церковного народа, в том числе студенты московского университета.

Студенты, прочие жители Москвы работали там все субботы и воскресенья, иногда ночью. Ставили софиты, приносили котлы с едой… Об этом остались воспоминания, как о некой золотой эпохе. За несколько месяцев до празднования Тысячелетия Крещения решили, что отмечать его нужно именно в монастыре, то есть, должна быть братия. Тогда была пострижена первая плеяда монахов, в том числе, из тех людей, кто восстанавливал монастырь.

«У меня все дворники с высшим образованием»

Многие студенты московского университета, в том числе, мехмата, где я училась в те годы, стали поступать в семинарии. В семинарии непосредственно из интеллигенции не брали (это была одна из мер антихристианской политики советской власти, направленной на то, чтобы не дать возможность Церкви иметь образованное духовенство и этим ослабить ее — прим. ред.), поэтому, чтобы поступить в семинарию с высшим образованием, нужно было год поработать, например, истопником, получить справку с места работы, а потом уже поступать.

В Москве были такие места, где работала и постоянно менялась интеллигенция. Люди после мехмата работали истопниками или дворниками, потом они шли в семинарии. Так, управдом одного из этих мест, сочувствовавший Церкви, говорил: «У меня истопника ниже кандидата наук нет, ниже я не опускаюсь. И дворники у меня все с высшим образованием».

Нельзя быть «воскресным христианином»

В Лавре же учиться было очень интересно. Интересно — в самом высоком смысле слова. Открывалась не только иная сторона всего человеческого знания, но и иная жизнь. Отец Кирилл Павлов устраивал беседы для студентов семинарии и академии. Иногда участия в этих беседах сподоблялись лица внешние, сочувствующие, приезжавшие к друзьям в Лавру. Эти беседы во многом были ответом на наши духовные искания, нравственные усилия, они способствовали нашему укоренению в мысли, что нельзя быть «воскресным христианином», невозможно ограничиться цепочкой: «воскресная Литургия в храме, потом — домой, ешь воскресный пирог».

Если ты осознал свое присутствие в Церкви, то ты должен идти до конца, отдать все, что у тебя есть, все, что ты наработал за свою жизнь, все, что ты еще только можешь сделать. У всех нас было такое чувство, и оно не было пафосом или, тем более, надрывом. Оно и было жизненным выводом.

— Вы учились в Лавре?

— Образования для женщин в Лавре не было. Но была возможность помогать друзьям, учившимся в семинарии и академии, в написании сочинений и в подготовке к экзаменам. На них пало много забот: многие студенты семинарии с высшим образованием кончали ее ускоренно, не за четыре положенных года, а за два. Помогать было интересно, эта была форма некоторого богословского квази-образования. Люди с высшим образованием, с опытом научной работы смотрели на каждое сочинение, как на научную разработку.

Но и в Москве, в МГУ, на базе трех факультетов — философского, филологического и исторического — устраивали лекции о христианстве для интеллигенции. Их читали С.С. Аверинцев, Е.М. Мелетинский и другие преподаватели. Это тоже было очень интересно и важно для включения интеллектуальных сил России в христианскую науку.

В 1990 г. открыли Богословские курсы, из которых вырос в дальнейшем ПСТБИ, с 2004 г. — ПСТГУ. Курсы читались в Центральном Доме железнодорожника. Это была замечательная возможность увидеть и услышать образованное знающее духовенство. И в этом виделась перспектива занятий богословием. Я в те годы на курсы не поступала, ибо мне казалась, что у меня мотивация не достаточная: я же священником не буду. Я тогда преподавала математику. Но потом, выслушав катехизаторские курсы и некоторое время — более системное изложение богословских дисциплин в новоучрежденном ПСТБИ, я все-таки взяла благословение на поступление.

— Как проходило обучение в ПСТБИ в те годы?

— Студенты были преимущественно вечернего отделения, с высшим образованием. На дневном, разумеется, тоже учились, но именно вечернее отделение — взрослые люди с жизненным опытом и вполне определенной церковной мотивацией — задавали тон. Так что, хотя большая часть студентов работала, богословское образование становилось делом жизни и главной перспективой. Я тоже преподавала математику в вузе, несколько дней в неделю работала в Даниловском монастыре, потом ехала в институт на лекции. Приходилось работать по 18 часов в сутки — но так жили многие, и этот ритм выработал определенную привычку к сверх-работе, что помогает до сих пор.

Лекции читались в поточных аудиториях МГУ на Воробьевых горах, в 1-м Гуманитарном корпусе, семинары устраивались в Замоскворечье, в подвалах под всеми храмами. Например, в Черниговском переулке, под храмом святых князей Михаила и Федора Черниговских, есть большие подвалы. Стул — для преподавателя, все студенты сидели на матрацах.

Конечно, полноценную преподавательскую корпорацию в первые годы деятельности института собрать было невозможно. Так, Новый Завет у нас читался с большими перерывами. Но мы радовались, что институт действует, что это — начало дела, очень нужного и всем нам, и Церкви. Все возникавшие проблемы вызывали не ропот, а желание потрудиться и самим решить эту задачу. Мы стали собираться группами по домам и изучать этот предмет. Составляли катены, искали толкования святых отцов — все, что можно достать. Потом мы пользовались этими наработками несколько лет, когда кто-то из нас стал служить, кто-то — преподавать…

— Катены сохранились?

— Сохранилось в рукописном виде, кто-то что-то набивал на компьютере, но я даже не пыталась собирать. Главное, что это был очень успешный метод самостоятельной работы. Нам казалось, что это и значило, с одной стороны, помочь институту, «покрыть все любовью», с другой — включиться в богословскую традицию, пусть пока не своими исследованиями, а освоением наработанного в Церкви.

Результат был довольно значим. Нам это дало определенный уровень образования и личных отношений, потому что мы стали настолько близки, что и сейчас по первому призыву все приходят друг другу на помощь. В каждом из нас живет чувство, что можно попросить помощи, при этом не чувствовать потом всю жизнь себя обязанным, а только благодарность и радость — опыт христианской жизни. Несколько лет назад у меня умирал друг, и нужно было, чтобы с ним говорил священник. Каждый день, ибо для него это много решало, он хотел понять все, что не понял за всю истекавшую земную жизнь. Полтора месяца священники — друзья по учебе — ездили к нему ежедневно, хотя у всех приходы, дети, много проблем. Мы до сих пор с этими отцами близко общаемся. Это тоже была актуализация Церкви в нашей жизни.

Мы с таким трудом шли к нашему институту (университету), что его создание и обучение в нем было не просто событием, но новой эпохой в жизни. Наша целостность появлялась сама собой. Это был период такого единого дела и таких близких отношений, что вопрос об общности просто не вставал. Мы встречались только вечером, но встречались с таким чувством, что жизнь «здесь и сейчас» свидетельствовала о вечности и абсолюте.

Факультетские Литургии

— Как стали служить факультетские Литургии?

— Как я уже сказала, в 1990-х годах студенты-вечерники были гораздо сильнее, чем дневники. Так, например, на дневном отделении нашего курса к моменту выпуска осталось 12 человек, остальные не выдержали, рассеялись. Потому что действительно было очень тяжело. Но вечернее отделение дружно держалось.

Когда молодежь пересилила — студентов дневного отделения стало большинство, то стал чувствоваться «сквозняк». Пришли молодые люди, которые меньше ценят все, что мы сейчас имеем: храм, церковные службы, Литургию, возможность заниматься богословием. Стало появляться потребительское отношение, (не у всех, конечно): «Читают нам недостаточно хорошо, задают — слишком много, мы перегружены». Нам в голову не приходило, что нас может кто-то «перегрузить»: мы были так счастливы, что к нам кто-то приходит и хочет с нами разговаривать. Что кто то, больше нас сведущий в том или ином богословском вопросе, готов с нами обсуждать все, что нам было так нужно, так важно…

Когда стали появляться какие-то претензии, это стало настораживать — что дальше будет? Тогда решили хотя бы раз в месяц служить факультетскую Литургию. Факультетские Литургии стали служиться на Богословском факультете, потом — на других факультетах.

— Как сегодня проходят факультетские Литургии на БФ?

— То, что наш университет не просто держится столько лет, а растет, совершенствуется, несмотря на обилие проблем, — свидетельство того, что мы пребываем в Церкви. Если Божией помощи не будет, то мы не продержимся. Но необходима наша общность. «Где двое или трое собраны во имя Мое…» Сейчас наша общая богослужебная жизнь значительно изменилась в лучшую сторону. Думаю, на всех факультетах, ибо Литургии раз в месяц служатся на всех факультетах, на некоторых — еженедельно. Но, разумеется, Богословский факультет имеет особые задачи, поэтому и богослужебная жизнь нашего факультета идет гораздо активнее.

Малые факультетские службы — еженедельно: в среду и пятницу — Литургия в Крестильном храме святого князя Владимира, в понедельник — молебен в Николо-Кузнецком храме, во вторник — вечерняя служба в храме Святых отцов Поместного Собора 1917-1918 гг. в университетском здании в Лиховом переулке. Кроме того, наши студенты поют в воскресные дни на ранних Литургиях в Николо-Кузнецкм храме, а некоторые студенты и преподаватели — молятся за этой Литургией… А раз в месяц или чаще — большая факультетская Литургия.

Особые факультетские службы Великим постом, на Первой и Страстной седмицах. На Богословском факультете появился настоящий хор, это очень много дает. Очень много сделал для этого диакон Николо-Кузнецкого храма Алексий Зайцев. Мне кажется, наши факультетские службы сформировали или, по крайней мере, формируют ядро факультета — студентов, которые связаны настоящими отношениями, которые могут положиться друг на друга. Мы сами стали чувствовать, что у нас есть опора, что на факультете — настоящая церковная жизнь.

Хотя регулярно приходят на факультетскую Литургию по большей части студенты-алтарники, читающие и поющие на клиросе. Остальные — не всегда… Конечно, будничные факультетские службы начинаются в 6.30 утра — соответственно, встать надо очень рано… И дел очень много, все студенты пишут параллельно обычному учебному процессу работы — рефераты, курсовые, бакалаврские, магистерские… Теперь, когда пастырская подготовка приняла более определенный характер, начал действовать Православный Свято-Тихоновский богословский институт, надо надеяться, что все студенты этого института будут постоянными участниками всех факультетских богослужений.

Кроме того, на факультетской Литургии причащается не так много ее участников. Разумеется, этот вопрос слишком тонкий и интимный, чтобы его обсуждать — у каждого есть духовник, который благословляет на причастие. Надо надеяться, что все наши студенты участвуют в Евхаристии на приходах, молятся со своими общинами. Но и в этом есть загадка, — богословская! — о которой я уже говорила, но которую до конца не решить.

Чем мы являемся в церковной жизни? С одной стороны, духовники наших студентов иногда говорят, что университет тем и хорош, что не вырывает из церковной жизни. «Они здесь [на своих приходах] молятся, зачем еще факультетская Литургия? На факультете главное — образование». В этом тоже есть резон, католическое богословское образование так преимущественно и реализуется несколько веков. Но в Русской Церкви сформировалось особое понятие «духовной школы», где богословское образование неразрывно соединено с общей духовной жизнью, с общей молитвой.

Это — тоже русский вклад в многовековой опыт церковного богословского образования. Я, конечно, высказываю свое личное мнение, но мне эта традиция русской духовной школы очень понятна и близка. Если мы вместе не собираемся на Литургию и вместе не молимся, то непонятно, кто мы в Церкви? Возможно ли вообще какое-то богословское образование, если оно не совмещено с общей молитвой?

— Наталия Юрьевна, почему лично Вы ходите на факультетские Литургии?

— У каждого из нас есть иерархия ценностей. Каждый выбирает, что для него главное, а что — второстепенное. Действующий человек всегда ангажирован сверх меры. Особенно это проявляется в церковной жизни, и более всего, наверное, в духовной школе. Действующего члена нашего факультета включают во все факультетские и университетские комиссии, делают членом того, того, того… На науку времени почти не остается, да и преподавательский опыт требует осмысления и новых подходов…

И тем, и другим надо заниматься, иначе потеряешь нравственное право преподавать в высшей школе, а школа церковная требует сугубой добросовестности. Но если пропустишь какое-то важное дело, событие или мысленно дистанцируешься от него, чувствуешь, что-то потерял, сам себя лишил радости. Конечно, что-то постоянно не получается или получается не так, как хотелось бы, не успеваешь, все время собой не доволен (это главное чувство, которое доминирует в твоей жизни). Но на общей Литургии все эти переживания кажутся мелкими и незначительными, суета проходит.

У меня был момент, когда я это очень ясно почувствовала. Я вам рассказывала про наше горение в годы учебы. Тогда институт (нынешний университет) был общим делом, обсуждения превалировали над строгим учебным режимом. Харизматический период… Потом решили повысить уровень образования и требования. Естественно, это всегда приходится на время сессии. Наставили двоек — многих это огорчило, потом послушания вечерникам стали ставить на будние дни.

Понятно, что есть неотложные дела института, но для работающих людей это было неподъемно. Если ты не выходил на послушание, то оно удваивалось. Я, как и многие, преподавала, работала в монастыре, просто не могла работать в будни. В какой-то момент у меня накопилось 24 послушания. У многих так накапливалось, и люди стали уходить из института. Это были очень хорошие люди, и им образование было нужно для церковного служения. Было обидно…

Для себя я решила выстроить иерархию ценностей: насколько для меня дорог институт? Решила, что очень дорог. Достаточно дорог для того, чтобы сжать зубы и сделать рывок. К тому времени отец Николай Емельянов взял дело послушаний в свои руки и выстроил более разумную систему: желающим послушания ставили на воскресенья, причем по два послушания на одно воскресенье. Послушание — четыре часа, два послушания — восемь часов. Ранняя Литургия — с 7 до 9, с 9 утра до 5 вечера — как раз восемь часов (преимущественно в студенческой трапезной), а с 5 вечера — еще одно послушание, чтение в храме (в те годы в храме читали все студенты).

Так — каждое воскресенье по 12 часов, но за два месяца я отработала все свои послушания. Это был выход, и, как мне показалось, правильный. Конечно, ты чувствуешь, что и в единственный свободный день наукой ты не занимаешься, но все же это был нужный период и, наверное, необходимая составляющая богословского образования.

— Если Литургия — это общее дело, то без совместной молитвы невозможно и совместное делание?

— Да! Евхаристия слишком много значит для Церкви, чтобы относиться к этому просто как к одной из служб. Это действительно структурообразующее таинство, основа Церкви, без которой ничего не может быть, без которой Церковь — это не Церковь. Поэтому любое церковное делание всегда было так или иначе связано с Евхаристией. С этого чаще всего начинались важные церковные соборы, сейчас начинаются церковные конференции, на которых члены Церкви стремятся хотя бы немного приблизиться к истине.

Если люди вместе не причащаются, то церковное делание невозможно. Когда я работала в Даниловском монастыре, я знала, что надо причащаться в монастыре, теперь — с теми, кто работает и учится в университете. Конечно, если мы с ними причащаемся в разных храмах, то мы все равно едины, так как Чаша одна. Но причащаться вместе на одной Литургии в одном храме — очень важно. Когда это происходит, то какие-то обиды или чувство вины спадают. Единство Церкви может быть только во Христе.

— Это можно отнести к церковному образованию?

— Конечно. Наверное, к образованию — даже в большей степени, так как оно направлено на познание богословия. Когда поднимается в душе обида, ропот, то понимаешь, что если не будешь молиться и причащаться со всеми, то это чувство захватит, укоренится. Для меня это всегда было лекарством, не знаю, как для других. Бывают разные ситуации, в духовной школе много непростых моментов…

Иногда человек бывает «на пределе», а никто не хочет слушать о его проблемах, еще чем-то нагружают. Это, наверное, у всех бывает: у студентов, у преподавателей. И было: почитайте дневники и письма учащих и учащихся духовных школ. Часто и, казалось бы, вполне обоснованная печаль: из-за обилия мелких дел наукой не занимаешься, теряешь даже ту небольшую ценность для университета, которую мог бы представлять…

Но это правота, если она и есть — на рациональном уровне…. Своими силами это преодолеть нельзя, и проблему не решить. В Церкви от этих личных, социальных и других болезней есть только одно лекарство — общая Литургия. Если мы к нему не прибегаем, если его лишаемся, то превращаем сами себя в общество верующих, подобное многим человеческим обществам, которые были и уходили. Только Литургия открывает перспективу, а если ее лишиться, то все наше делание вообще теряет смысл.

— Студенты не считают учебу общим делом, потому что отказываются участвовать в Литургии?

— Однозначно трудно сказать. Не надо думать, что если не участвуешь в общей Литургии, то плохо учишься: это не линейная связь. Но есть что-то, кроме учебного процесса, кроме оценок. Это мистическое тело Церкви. Церковь строится евхаристической общиной, без нее невозможно ни одно церковное делание. Но это тоже — составляющая духовного образования. И если духовная жизнь идет совсем отдельно от университета, это вызывает удивление. Когда студенты не приходят на факультетские службы, мы их не укоряем — по крайней мере, не «отмечаем». Этого делать нельзя, можно только пытаться объяснить…

Но если студенты не посещают конференции, то отмечаем и укоряем. Я изначально была против того, чтобы на конференции отмечали посещение студентов, потому что это оскорбительно для богословской науки. Но, так как конференции и прочие научные мероприятия связаны с учебно-научным процессом, здесь приходится применять и дисциплинарные меры. Хотя важнее понять причину этого явления — недостаточного внимания у студентов к научным мероприятиям.

Отсутствие у многих студентов интереса к науке, ревности к научному исследованию? «Почему не ходите, неужели это не нужно, не интересно?» Говорят: «Много нагрузки». И еще: «Нам не интересно, мы не готовы». Нагрузки, действительно, много. Но за этими каждодневными нагрузками и мелкими делами можно упустить главное — интерес и радость, связанные с настоящей богословской наукой, с тем, что открывается — хотя бы немного — истина. Не готовы — тоже понятно, на конференциях делают доклады настоящие ученые, мирового уровня, конечно студентам трудно уловить суть. Но к конференции надо готовиться.

Наши программы готовы всегда заранее, мы стараемся рассказать о том, кто приедет. Иностранные участники присылают доклады, чтобы мы их переводили. Можно поискать в Интернете информацию, кто и чем занимается из наших гостей. Подготовиться… Сейчас мы стараемся перенести акцент с просто посещения нашими студентами конференций на осмысленное участие. Поэтому не столько отмечаем, сколько просим представлять отчеты о конкретных докладах, секциях… Сейчас у нас есть семинары, которые вводят в науку, учат оперативно реагировать.

Наши Ежегодные богословские конференции вышли на очень высокий уровень: к нам приезжают лучшие ученые со всем мира. На эти конференции затрачивается очень много сил, денег. Но я не уверена, что мы полноценно усваиваем, то, что эти конференции могут дать для развития нашего факультета. Этому надо учиться самим, надо учить студентов.

— Студенты сейчас другие?

— Конечно, студенты сейчас немного другие, чем 15-20 лет назад. Очевидно, что харизматический период, связанный с возрождением церковной жизни и богословского образования, снова перешел в стабильную фазу. Как в ранней Церкви был харизматический период, когда не вставал вопрос, как надо ее устраивать, все решали апостолы и пророки, водимые Господом. Потом появилась иерархия, институты. Наверное, мы оказались не совсем готовы к стабильной жизни, к каким-то системным решениям. Поэтому приходится их искать по ходу дела. Но так всегда бывает. Может быть, вообще надо жить в постоянных усилиях. Но нас и сегодня собирает общий богословский порыв. Просто надо его научиться чувствовать постоянно и передавать студентам.

«Кафедра вам рада»

— Какие еще меры принимаются для включения студентов в науку?

— Есть магистерский семинар. Это сложный эксперимент. Предполагалось, что магистранты смогут все вместе обсуждать свои диссертации, процесс их написания. Но не все магистранты верят, что их темы можно обсуждать с членами других кафедр. Тем не менее, я уверена, что обсуждений на кафедрах не хватает, что науку нельзя делать в одиночку, что каждая конкретная тема подразумевает включенность в более широкий научный контекст…

Студенты раньше жаловались, что их работы не обсуждаются в процессе написания, и все замечания высказываются уже на защите. Это были справедливые укоры. Но вот теперь есть широкие возможности: магистрантский семинар, каждый семестр — факультетские аттестации, в которых участвуют преподаватели и студенты со всех кафедр нашего факультета. Но студенты нередко стараются побыстрее «проскочить» обсуждение работы, а не указать на возникающие проблемы.

А все эти обсуждения и устраиваются для того, чтобы помочь каждому студенту в написании его работы. Следовательно, надо указать на свои «болевые точки», пусть факультет поможет. Я всегда говорю, что «кафедра вам рада». Это действительно так: каждому работающему студенту кафедра рада. И весь факультет рад.

Человек должен не стесняться обсуждать свою работу, уметь адекватно представлять ее, отмечать достигнутое, выделять проблемы, отвечать на вопросы. Хорошо задавать вопросы другим при обсуждении — разумеется, вникая в тему, а не для «показа» своей ревности по делу. Неумение вести научную дискуссию, неумение быстро ориентироваться в ситуации, неумение найти болевые точки и сформулировать их в вопросе — это большая трудность и преодолевать ее тоже надо учиться. Но это не только наша проблема, это проблема всех духовных школ.

Та же проблема была в XIX веке. Когда стали проводить публичные защиты богословских диссертаций, приглашая на эти защиты студентов и внешних участников — ученых из университетов, просто интересующихся богословием, то надо было показать уровень духовных школ. На первом этапе на защитах случались комичные ситуации, когда участники диспута заранее готовили записки и читали по ним. Бывало так, что вопрос и ответ не совсем совпадали, потому что каждый боялся отвлечься от заготовленной записки. Но со временем все наладилось, и публичные защиты до революции много дали церковной науке. Ученые научились публично обсуждать богословские вопросы. Хотя понятно, что не все богословские вопросы результативно обсуждать широким кругом.

Но молитва и все эти рабочие моменты на поприще духовного образования не исключают друг друга, напротив, общая молитва дает основание надеяться на правильно выстраиваемый научный и учебный процессы.

— До революции проблема совместной молитвы в семинариях была?

— Да, там тоже молитву иногда пропускали и преподаватели, и студенты, и охлаждение случалось. Мы должны осознать это и не считать, что мы на какой-то неправильной дороге. Наверное, духовная жизнь не может развиваться просто и линейно, есть провалы, есть восхождения. Конечно, не мне об этом судить, но занимаясь историей духовной школы и пытаясь ныне продолжать эту традицию, не можешь не думать постоянно об этом. Иногда выпускники семинарий показывали себя не лучшим образом. Нередко о семинаристах говорили: «Пришел верующим, ушел неверующим». Но мы знаем, что многие новомученики прошли духовные школы.

Вот профессор московской духовной академии Иван Васильевич Попов. Многие считали его радикалом. Действительно, после того, как он съездил в командировку в Германию, разработал проект, в котором предлагал полностью реформировать российскую духовную школу, построив ее заново по германской системе. Но это было стремление к более совершенным формам богословского образования… Однако ныне он — новомученик Иоанн. В обычной ситуации не всегда можно понять, как человек проявит себя в критической ситуации, что для него окажется главным.

— Студенты на Богословском факультете чувствуют, что учеба — это общее дело?

— Наверное, не все. В этом отчасти, видимо, есть и наша вина. Мы должны сами понимать это и подавать пример.

— Может быть, им не хватает духовных бесед?

— Духовных бесед, наверное, всегда не хватает. От этого часто вместо церковного отношения к образованию — потребительское.

— Как можно связать образование и Евхаристию, чтобы образование основывалось на Евхаристии?

— Любое образование — это не просто реализация учебного плана, это — образование личности, образование ума, души, сердца. Но духовное образование имеет вполне определенный идеал образования — думаю, не надо этого дополнительно указывать. Тогда этот процесс не может протекать вне Литургии вне Евхаристии.

Богословский факультет должен быть эталоном, но сегодня это заданность, а не данность.

Богословский факультет — это структурообразующий факультет. Это и реализация Церкви: в центре любого церковного делания стоит пастырь. Но это и процесс нашей учебной жизни: наши преподаватели читают богословские предметы на других факультетах. Богословский факультет является гарантом привязки всех факультетов к церковной жизни, он более других факультетов отвечает за самоидентичность нашего образования. Конечно, это — заданность, которая должна стать данностью.

— Если люди не участвуют в Литургии, то они имеют интеллектуальные знания и не имеют внутреннего опыта?

— Церковь — это не набор индивидуальностей-интеллектуалов, а тело Христово. У святых отцов об этом столько говорится, что этого нельзя не понять. Дух Святой живет в Церкви. Если мы будем экономить время на молитве, чтобы больше учиться и заниматься наукой, может быть, мы повысим свой интеллектуальный уровень, но потеряем что-то главное. Невозможно заниматься богословскими науками, не будучи едиными во Христе.

Наш 20-летний опыт пребывания в Свято-Тихоновском университете подтверждает, что богословское образование должно быть укоренено во Христе. Свято-Тихоновский университет — это церковное заведение. Мы не можем быть просто научным сообществом, мы должны стать научно-богословским сообществом. Все наши студенты знают, что есть два понятия богословия: богословие как молитва и богословие как научно-рациональное размышление. Но эти подходы неразрывны, тем более, второе немыслимо без первого.

Научно-богословским сообществом можно стать единственным способом — только если мы будем вместе молиться и вместе заниматься наукой. Только тогда возможно научное восхождение в богословии. Богословская школа так определена, иных путей нет.