Воспоминания протоиерея Николая Артемова, ключаря кафедрального собора святых Новомучеников и исповедников Российских в Мюнхене, о почившем Первоиерархе Русской Зарубежной Церкви митрополите Восточно-Американском и Нью-Йоркском Лавре. Опубликовано в газете «Русская мысль» от 28 марта 2008 г. (№12 (4691)).
Крест своего нового служения Христу — быть митрополитом, Первоиерархом Русской Зарубежной Церкви — владыка Лавр принял на свои плечи в критический момент. Русская Церковь в целом вступила в качественно новое измерение, внутри же Русской Зарубежной Церкви отношение к этим изменениям было различное, вплоть до крайнего неприятия.
Этому способствовали старческие немощи ее Первоиерарха митрополита Виталия (Устинова). Трудно сказать, выражал ли радикализм, отвергающий Московскую Патриархию и любую возможность диалога с ней, подлинное отношение самого владыки Виталия или же, скорее, позицию окружившей его группы. Был момент, когда митрополит Виталий осознал, что издание противоречивых указаний от его имени наносит вред Церкви, и он попросился на покой. После этого Архиерейским Собором был избран владыка Лавр. Буря вокруг ушедшего, а потом и «возвратившегося» митрополита Виталия захлестнула Русскую Зарубежную Церковь…
В день избрания бывший Первоиерарх поздравил нового митрополита и обещал свою поддержку, но вскоре все обернулось иначе. Думается, что митрополит Лавр и до своего избрания понимал, что нечто подобное может, даже должно произойти. Его сердце принимало Русскую Зарубежную Церковь, с которой он срастался с самой своей юности, как часть всецелой Русской Церкви. Для него она была местом явления живого Христа, несмотря на все бури и невзгоды, на которые он смотрел своим невозмутимо спокойным, но и глубоко страдающим взором. Он приносил эти человеческие страсти Христу — Единому Спасителю, зная и испытывая вновь и вновь, что значит это наименование Господа.
Родившийся 1 января 1928 года в селе Ладомирово, где тогда спасались монахи, вышедшие из Почаевской лавры, он юношей пришел в монастырь преподобного Иова Почаевского в Ладомирово, и там сердце его отдалось всему, что выражало глубинную суть Православия. Так он стал тихим послушником Божиим. Он пробыл им всю жизнь, до самой своей кончины в то воскресенье, когда Церковь празднует Торжество Православия. Господь даровал Своему послушнику приготовиться Чистой седмицей — первой неделей Великого Поста. Владыка Лавр был на всех богослужениях, служил сам Литургию Преждеосвященных Даров в пятницу, потом занемог и ушел в свой скит, а в ночь под Торжество Православия во сне отошел в тихое пристанище Господа своего. Никого при нем не было. Рано утром протодиакон Виктор Лохматов, прошедший полвека с ним, нашел владыку как бы спящим — таким, каким часто будил его, — лежащим с заложенной за головой рукою.
Мягкость владыки Лавра не была нерешительностью. Он просто считался с другими. Ни в коем случае не переламывал чужую волю, давая созреть решениям, своим и чужим. Внимательно наблюдал, выслушивал до конца. Казалось порой: слишком долго шли дискуссии и царила неясность, прежде чем владыка тихо произносил: «Будем делать так…». Но тогда как-то легко принималось его решение. Во всем у него был свой неспешный, но четкий и сдержанный ритм.
Владыка не только учитывал и присматривался, но и любил. Любил глубоко и помнил. Помнил людей в свете своей любви к Церкви. Он четко умел определять, у кого какие положительные способности и, сколько только было возможно, давал им проявляться. Все это происходило естественно и ненавязчиво. И еще поддерживалось тем, что способом выражения было не красноречие или что бы то ни было внешнее. Такое удивительное отсутствие всякого внешнего блеска, невнятность произношения могли мешать, даже раздражать, особенно при торжественных мероприятиях. И чем же владыка при этом так привлекал к себе, как мог стать Первоиерархом? Своим бытием — тем, что в нем было самым существенным. А это чувствовали. И все это вместе делало его таинственным, непрозрачным, как будто даже слишком осторожным и, в конце концов, непонятным. Но он мог тебя взять крепко под руку, сжать у локтя и, даже ничего не сказав, посмотреть на тебя с такой ясностью, что становилось понятным — здесь уяснено самое главное, высшее, а ты жди!
Он, десятилетиями находившийся и при Синоде, и в Джорданвилльской Свято-Троицкой обители с семинарией, куда стекались все потоки жизни церковного зарубежья; он, объехавший все Поместные Православные Церкви и наблюдавший их жизнь десятилетиями не извне, а в силу своих разъездов как бы изнутри; он, прошедший страдальческий до- и послевоенный путь Русской Зарубежной Церкви, знал и не мог не знать, что его ждет, если его изберут в это переломное время. Ведь еще до его избрания в Русской Зарубежной Церкви кипела борьба вокруг решений ее Архиерейского Собора 2000 года.
Владыка Лавр тогда очень точно оценил эту ситуацию. Здесь надо кратко объяснить, в чем заключался этот исторический перелом. Ровно за год до избрания владыки Лавра октябрьский Архиерейский Собор Русской Зарубежной Церкви в 2000 году положительно откликнулся на три принятых в Москве решения Архиерейского Собора Московского Патриархата (август 2000 г.). Для Русской Зарубежной Церкви это были важнейшие вопросы. Много значимым здесь было то, что в Москве прославили как таковой весь сонм Новомучеников и исповедников Российских, включая царя-мученика и его семью, включая и тех, кто состоял в оппозиции церковно-политическому курсу митрополита и впоследствии Патриарха Сергия (Страгородского). Его курс компромиссов и «лояльности» по отношению к советской власти, пусть поначалу недобровольно, но навязывался всем русским православным христианам, как в России, так и в зарубежье. Это ввергло Русскую Церковь в величайший соблазн разделения. Для многих было неприемлемо и то, каким образом митрополит Сергий присвоил себе местоблюстительскую власть при живом Местоблюстителе, митрополите Петре (Полянском). Теперь, в 2000 году, к лику святых Новомучеников были причислены все пострадавшие от богоборцев, включая тех, которые отошли от митрополита Сергия, но сохраняли верность законному главе Русской Церкви, митрополиту Петру. Такое качественное изменение в оценке церковных путей дополнялось другим. «Декларация лояльности» (1927 г.) никогда соборно не подтверждалась, а Московский Собор 2000 года утвердил подлинное святоотеческое учение: Церковь имеет не только право, но и обязанность противостать государству в том случае, если власть требует от Церкви или от христиан греховного, неприемлемого для христианской совести. Это высказанное в «Социальной концепции» слово было церковным и фактически оправдало тех, кто не принял пути, носящего по митрополиту Сергию имя «сергианства». Русская Зарубежная Церковь относилась к тем, кто не принял этого пути. Так же церковно Собор в Москве другим деянием определил православные границы отношений с инославными, т.е. отстранился от «экуменизма».
Эти три критических вопроса, вместе с четвертым — о канонической правильности взаимоотношений между Москвой и Зарубежной Церковью — постоянно упоминались как нуждающиеся в церковном исправлении. И наиболее ярко все четыре были выражены в документе, под которым стоит подпись Сиракузского и Троицкого архиепископа Лавра. Это «Послание Архиерейского Синода Русской Православной Церкви Заграницей к пастырям и пастве Русской Православной Церкви» от 6/19 ноября 1987 года, которое было написано в ответ на приглашение Московской Патриархии официально участвовать в праздновании 1000-летия Крещения Руси. Опубликовано это четкое слово в журнале «Церковная жизнь» (№№ 5-6, 1987, С. 129-133). Это официальное издание, как и ежегодный «Троицкий календарь» и газета «Православная Русь», вместе с многочисленными книгами и брошюрами (по-русски и по-английски) выходили в руководимом архиепископом Лавром Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле. Десятилетиями здесь велась обширная миссионерская и церковно-созидательная работа и до владыки Лавра. Но он совершенно органично влился в нее и дальше рос в ее среде, среди своих предшественников в монашестве и епископском сане. О скромности и тихости владыки как руководителя в работе и духовном делании сказано уже во многих других местах теми, кто испытали это на своем опыте.
Здесь надо отметить другое: как и все было у него церковным, так и исторически образован владыка Лавр был в церковном духе. В немногословных его отдельных замечаниях и комментариях можно было увидеть глубину его понимания исторических измерений и значения их. Поэтому он раньше и яснее многих и многих увидел, к какому рубежу подошла Русская Церковь и Россия. А Церковь он понимал широко и Россию любил. Теперь уже известно, что он не раз бывал в России как простой монах (сопровождавшего его по России протодиакона Виктора предупреждал: «Только не называй меня владыкой!»). Тогда об этом знали единицы. Ему хотелось видеть Церковь, вбирать в себя ее широкую жизнь. Он привык путешествовать. Как только стало возможным, ездил на машине из Германии в Чехию и Словакию, в Ладомирово. И везде он посещал храмы, видел церковный народ, общался с монашеством и священством. В этом была его жизнь. Жизнь пастырская. Богатая встречами.
Историю Церкви он чувствовал всеми фибрами своей души. И отклик Собора 2000 года на московские решения считал верным. Мне помнится беседа об этом с владыкой Лавром за полгода до его избрания, когда он в мае 2001 года был в Мюнхене по случаю рукоположения во епископа Штутгартского Агапита (Горачека). Предвиделась работа по организации Исторических конференций, которая на Соборе 2000 года была решена именно по инициативе тогдашнего архиепископа Лавра, внимательно отметившего именно эту перспективу. Путь он считал правильным, но забота сердца его была направлена на тех, кто не созрел. Владыка очень ласково и бережно выражал эту свою обеспокоенность. Все взбунтовавшиеся были ему близки. И это была его особая боль.
Он воспринимал Церковь широко, исторически, хорошо знал канонические основы пути Русской Зарубежной Церкви и в этом ключе смотрел на целостность Русской Церкви, в которой он рос и жил. И поэтому восстановление канонического единства, внутри всецелой Поместной Русской Церкви считал делом своего сердца. И это означало для него то, о чем он, уже будучи митрополитом и Первоиерархом, неоднократно говорил потом, употребляя слово «примирение». Конечно, для него оно значило также и «смирение». А смиренным он, несомненно, был. Поэтому неудивительно, что он сам — как руководитель и архиерей — мог ранее вписывать себя в черед моющих посуду на монастырской кухне. Простым было общение с ним. Надо было видеть, как он угощал за столом, как дарил книги и какие — кому.
В течение встречи с президентом РФ В.В. Путиным в сентябре 2003 года, когда президент передал владыке Лавру приглашение Патриарха Алексия посетить Россию, также можно было наблюдать эту внутреннюю умиротворенность и, надо сказать, серьезную веселость. Как его веселило то, что он объехал Россию и знал ее церковные закутки! Тогда В. Путин только что вернулся из поездки по северу, где посещал храмы и монастыри. За общим ужином при разговоре снова и снова выяснялось, что в целом ряде посещенных недавно президентом мест владыка Лавр тоже уже был, и видно было, как радовало его именно такое общение, возможность делиться церковными впечатлениями.
Владыка родился и вырос в зарубежье. Это правда. Но невозможно было в общении с ним забыть о том, что он принадлежал зарубежью коренному. Это была не чужая среда, а среда русинов, карпатороссов. Это определяло и его говор. Простоту этой своей укорененности он вносил в свое общение с поколениями, которые таких корней были лишены. Он радовался встрече двух Россий, прозирая в возможностях такой встречи совсем иное, чем потоки бытовой ежедневной мути, смущавшие других.
Но идти к этому он мог только мерно, спокойно. Надо было дать вырасти в других смирению и любви. Только так можно было донести тот свет, который видел он сам, до наибольшего числа пастырей и верующих, врученных ему.
В ноябре 2003 года состоялась поездка малой делегации Русской Зарубежной Церкви. Были две встречи со Святейшим Патриархом Алексием II и членами Синода, посещения святых мест, как бы в приготовление будущего официального посещения. Но официальное посещение не было навязано сверху. После возвращения делегации был созван расширенный Пастырский съезд духовенства Русской Зарубежной Церкви. Участвовала половина состава ее священства. Приехали также представители-клирики из Москвы. Были круглые столы, доклады, обсуждения, общение, горячие споры вокруг двух возможных текстов резолюции. Владыка Лавр слушал, молчал, молился. И Пастырское совещание, грозившее сорвать или сильно затормозить процесс, стало ступенью к восстановлению единства.
Владыка точно знал, чего он хотел. Он отобрал тех, кто полетел с ним в большой делегации в мае 2004 года в Россию. Тихо, но настойчиво определил он и то, что делегация непременно отправится в Курск, на место явления Курской-Коренной иконы Божией Матери — Путеводительницы русского зарубежья, а также встретится с архиереем Курской епархии митрополитом Ювеналием. Незабвенно торжество, когда открылись ему врата Троице-Сергиевой лавры, и как он под архиерейский звон, встреченный владыкой Феогностом, входил в эту святыню всея Руси, где, конечно же, ранее неоднократно бывал инкогнито. Неописуемо, как потом, после богослужения и праздничной трапезы в актовом зале Московской духовной академии, происходила встреча делегации с учащимися. Владыка всегда точно знал всех своих. И здесь, тихо и почти невнятно сказав свое краткое слово, взглядом и мягким движением руки указывал в среде делегации на того или иного священнослужителя, которому следовало подняться к микрофону и ответить именно на данный вопрос. Владыка так отвечал устами других, предоставлял слово, благословлял слово. В этом проявлялась его сила руководителя и пастыря, его любовь к свободе и творчеству в общении. Так он умел нести и ошибки других, терпеть любя, и верно, о Христе любя, терпеть. И так всегда, всю жизнь, шел неуклонно к цели.
Не иначе происходил после посещения России большой делегацией и следующий этап, выразившийся во Всезарубежном Соборе 2006 года. В состав Собора владыка Лавр, пользуясь правом Первоиерарха приглашать, призвал и самых ярых отрицателей «объединения с Московской Патриархией». На Соборе он молчал, внимал и собирал в любящем сердце всех, включая противящихся. Вокруг него кипело творчество Всезарубежного Собора, и совершенно неизвестно было, чем же все это может кончиться: столкнулись столь разные силы и устремления. Несомненно, что тогда для него все главное уже было решено. Но как оно будет выражаться и когда совершится, — это было им предоставлено исключительно Божией воле. И предстояло ему еще много перетерпеть боли, особенно «за други своя», за не принявших его путь.
Мы не можем заглянуть в его сердце, хотя мы видели отблески, выражавшие его душу.
Наконец, подписание Акта о каноническом общении в Храме Христа Спасителя. Прием в Грановитой палате Кремля. Освящение храма Новомучеников и исповедников Российских на Бутовском полигоне, Божественная литургия в Успенском соборе. Будучи на самом высшем уровне, владыка оставался просто самим собой. Как и везде, что-то особое, невыразимое сопутствовало ему в этой его тихости, простоте и кротости, в его юморе и в удивительной внутренней, воздержной целенаправленности, в мягкой — всегда с учетом других — готовности делать, служить.
Богослужение и молитва… здесь приходилось встречать удивительную неутомимость. Наверное, просто потому, что это было самым центром его жизни. Владыка обогащался Богом в церковном общении и поэтому смог, ему даровано было, совершить то, что сняло преграды и установило общение. И Бог обогатил Свою Церковь этим человеком, столь открытым к нам и одновременно столь таинственным в послушании своем, проведя его перед нашими глазами Своим путем к его конечной, высшей цели. За дарованный нам образ кроткого пастыря мы можем только благодарить Бога.
Патриархия.ru
