23 июля 2010 года исполняется сто лет со дня рождения 14-го Патриарха Московского и всея Руси Пимена (Извекова). Накануне этой знаменательной даты вышла в свет книга архимандрита Дионисия (Шишигина), настоятеля храма святителя Николая в Покровском, бывшего книгодержцем, референтом Его Святейшества и ставшего одним из дорогих и близких ему людей, «Былое пролетает… Патриарх Пимен и его время» (М., 2010. — 616 с.: илл.).
Отец Дионисий делится с корреспондентом портала «Православие и мир» своими воспоминаниями о пути Патриарха Пимена, о его удивительной личности.
Совсем недавно закончилась моя многолетняя работа о жизненном пути Святейшего Патриарха Пимена. Книга называется «Былое пролетает…», по первым словам автобиографичного стихотворения Патриарха.
В один из сложных моментов богоборческого времени Господь воздвиг из среды народа Божиего, из среды пастырей Русской Православной Церкви самого достойного и поставил его у кормила корабля церковного. 14-й Патриарх нашей Церкви родился в самом начале XX века. На его памяти переворот 1917 года, гонения на верующих, разрушение храмов и монастырей, уничтожение святынь. На долю молодого монаха выпали тюрьмы, ссылки. Не остался он в стороне от общей беды: защищал Родину в тяжелую годину вражеского нашествия. Духовно крепкий и не сломленный испытаниями, отдал все свои силы возрождению Церкви, ее сохранению, ее укреплению.
За этот подвиг всецелой отдачи себя Богу и Церкви, Господь даровал ему радость зреть зарницу нового времени — времени возвращения святынь, открытия храмов и монастырей, возможности осуществлять присущее всегда Церкви просветительское и социальное служение.
Что сделал Патриарх Пимен для Церкви в отпущенное ему время, или что мог сделать и чего не сделал? Патриарх Пимен от иноческой кельи до Патриаршего престола оставался монахом, жившим не по своей, пусть и Патриаршей, но по Божией воле. Не мы выбираем время, а время выбирает нас. Время, в которое жил Патриарх Пимен не могло быть жутким, страшным, плохим, потому что оно было Божиим временем. В монастырях старцы наказывали новоначальных поклонами, если они ругали погоду. «Погода Божия», — говорили.
На все есть воля Божия. И она является в Его Промысле и попущении. Промысл Божий — это исполнение Его воли и глубокая вера в нее; а попущение — это когда Бог, не отнимая нашей свободы, дает нам идти не по Его воле, а по своей. «Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои, говорит Господь. Но как небо выше земли, пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей Ваших» (Ис. 55, 8-9). Патриарх Пимен шел путями Божиими и потому время его Патриаршества — время Божие. Он сделал то, что было определено ему Промыслом Божиим.
Впечатлениям детства присуща некоторая идеализированность и восторженность. Одно из служений епископа Пимена (будущего Патриарха) 23 августа 1958 года в храме святых первоверховных апостолов Петра и Павла в Лефортове на всю жизнь запечатлелось в моем сердце.
Необыкновенные, большие, красивые глаза, проникновенный голос и весь облик его в простом льняном архиерейском облачении глубоко взволновали мою душу.
Когда я немного подрос, стал ходить в Богоявленский Патриарший кафедральный собор. Там часто служил владыка Пимен. Подходя к святителю под благословение или под елеопомазание, я всегда чувствовал какой-то трепет и духовную радость. Мне стало казаться, что владыка Пимен меня узнавал и ласково обращал ко мне свой взгляд. Однажды старший иподиакон Василий Максимович Андросов попросил меня выйти на полиелей с рипидой. Так я стал иподиаконом у владыки митрополита Крутицкого. Начался один из самых счастливых периодов моей жизни.
Происходил Патриарх Пимен из семьи инженера, получил хорошее для послереволюционного времени образование, основа которого была заложена дома усердием и старанием матери Пелагеи Афанасьевны. В ранние годы, приняв монашество, пройдя тюрьмы и ссылки, он сравнительно быстро стал епископом, приобретя большой авторитет и любовь Православной Москвы.
С ранних лет в нем была развита поэтическая, художественная чуткость. В его наследии большой сборник автобиографичных стихотворений, он вышивал облачения, митры, писал иконы, был известен всей Москве как талантливый регент. Ему принадлежат очень глубокие по содержанию и художественные по форме молитвы и акафисты.
Вспоминаются его чудные проповеди, проникновенные службы. Как нужно понимать и любить службу, чтобы каждая запоминалась навсегда. Какие здесь подобрать слова, эпитеты? Это надо было видеть и слышать. Молитва Ефрема Сирина, покаянный канон преподобного Андрея Критского, «Да исправится молитва моя…», «Чертог Твой вижду…», канон на «Плач Богородицы». Сколько силы, красоты и пасхальной радости вкладывал Святейший в вечно живые слова апостольского приветствия «Христос Воскресе!», которые звучали перед западными вратами Патриаршего собора в ночном гуле мятущейся советской молодежи. А Троичные молитвы в день Пятидесятницы… Да разве можно все перечислить.
Внешне Святейший казался суровым, недосягаемым, официальным, но на самом деле он был очень скромным, требовательным к себе, легко ранимым. Даже близким людям он почти ничего не рассказывал о себе. Вся его внутренняя, созерцательная жизнь была полностью скрыта от чужих глаз. Однако мы, кому выпало счастье быть рядом со Святейшим, чувствовали его молитвенный подвиг, понимали его удивительную Патриаршую мудрость. Однажды Святейший поделился, что нашлась Серафимовская икона «Умиление». И слезинка покатилась из его глаз. Он не был сентиментальным. Когда он служил, на него постоянно обращены были взгляды, объективы. Но иногда, совершая Литургию без наплыва внешней пышности, я видел его влажные глаза и его самого, полностью покинувшего суетный мир.
Святейший очень любил Богородск, свой родной город. Мы вместе несколько раз приезжали сюда в начале 80-х гг. прошлого века. Из окна машины он смотрел на все более ветшающий Богоявленский собор, на Тихвинский храм, пытался разыскать старенькие покосившиеся от времени домики с давно покинувшими их прежними жильцами. Однажды он вдруг остановил машину, вышел из нее и уверенно пошел по бывшему кладбищу сразу за Тихвинским храмом. Легко нашел какое-то дерево, из корней которого росло несколько стволов. Указав на место рядом с этим деревом, Святейший сказал: «Здесь похоронена моя мама». Взял из моих рук шкатулку, и мы собрали в нее немного земли. «Эту шкатулку положи мне в гроб». Не нашел я потом эту шкатулку и завет его не смог выполнить…
Известно, что Патриарший крест самый тяжелый. На долю Патриарха выпадает обязанность принимать решения, которые в Церкви никто кроме него не примет. Молитва всегда помогала принять нужное решение. Не только всечасная (Святейший придерживался устава всечасной молитвы, для чего у него были карманные часики с боем) Патриаршая молитва за всех и за вся, но и особая, перед каким-то важным делом. Помню, вдруг ни с того, ни с сего служим вечером акафист у мощей святителя Московского Алексия, а то оказываемся в лавре у гробницы преподобного Сергия. И не раз и не два. О чем трегубо молился Первосвятитель? О Церкви, о стране, о нас с вами. Разве это могло остаться втуне? Умудренному многими испытаниями Святейшему Патриарху не свойственны были горячность и поспешность, он не был увлекающимся человеком, его действия были лишены крайностей и быстрых решений. В нелегкое время его Патриаршества голос Предстоятеля звучал в молитвенных воздыханиях, а не в кабинетах безбожной власти. Когда «власть» слишком наседала — молчал. Молчал и молился. Порой отставали.
Какой дивный пример, какой образ праведного жития. Не случайно Святейший взрастил около себя целую плеяду иерархов и пастырей нашей Церкви. А сколько простых чад церковных обретало духовное счастье в молитве с ним, сколько их сейчас живет памятью о нем.
В 70-е — 80-е годы в Церкви появилось много активной, деятельной молодой интеллигенции. Для кого-то это казалось чудовищным недоразумением, а оказалось, это было ядро будущего духовного возрождения. Как свойственно молодости, многим из них ждать не хотелось. Они жаждали борьбы и в своей борьбе не всегда чувствовали меру и время. На их упреки в бездеятельности Святейший глубоко вздыхал и с горькой иронией говорил: «Пусть пишут, походили бы они пару дней в моих башмаках…» или «Посидели бы они в моей золотой клетке». Однако многих, как мог, покрывал и помогал.
Когда наступила «перестройка», Святейшему было уже ближе к 80-ти. Одолевали старость и недуги. Святейший, конечно, не поспевал за жизнью, ломались привычные ориентиры. Святейший радовался переменам, радовался открытию храмов, монастырей, но боязнь того, что все может вернуться, оставалась. Патриарх был информирован о нарастающих центробежных тенденциях в стране, трудностях жизни, отчетливо осознавал и предчувствовал, что вслед за развалом единого государства неизбежны попытки разрыва единого организма Русской Православной Церкви.
Когда мы со стороны смотрим на жизнь Святейшего Патриарха Пимена, то видим только величие и славу, вспоминаем торжественные богослужения, но не видим тяжелых испытаний, которые он перенес, бессонных молитвенных ночей, слез и страданий, того тяжелого креста, который нес он на своих раменах.
Сущностью всей жизни и деятельности 14-го Предстоятеля Церкви Русской было глубочайшее смирение перед волей Божией, соединявшееся с первосвятительской твердостью, несокрушимой верой и монашеским отношением к скорбям, невзгодам и иным неблагоприятным обстоятельствам. Его смирение, скромность, застенчивость соединены были в нем с горением духа. Он слышал слова святого апостола Павла и исполнял их: «В усердии не ослабевайте; духом пламенейте; Господу служите. Утешайтесь надеждою; в скорби будьте терпеливы; в молитве — постоянны» (Рим. 12, 11-12). Вечная и благодарная ему память!
Записала М. Гордон.
