25 сентября 2024 года Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл принял участие в Собрании игуменов и игумений монастырей Русской Православной Церкви. Святейший Владыка выступил с докладом и ответил на вопросы собравшихся.
— Игумен Исаакий, Рязанская епархия. Ваше Святейшество! Вы сказали в своем докладе о важности изучения жизни исповедников и новомучеников Церкви Русской, близких нам по времени, и это безусловно так. И в Вашей жизни есть знакомство с одним из таких исповедников — Вашим дедушкой отцом Василием. Поделитесь, пожалуйста, Вашими воспоминаниями о его исповедническом пути для нашего назидания. Благодарю.
— Отец Василий, мой дед, был человеком очень сильным — духовно сильным, но также и физически. Он работал машинистом на Казанской железной дороге, был высокооплачиваемым рабочим. Машинисты получали тогда достаточно много, а семья жила очень скромно, потому что бОльшую часть денег дед отсылал на Афон, на поддержку монастырей. Это, конечно, не всегда нравилось бабушке, особенно когда наступили трудные времена и сбережения могли бы поддерживать какой-то достаточно благополучный уровень жизни. Но таких возможностей не было, и семья даже голодала.
И вот, находясь в одном из афонских монастырей, я попросил игумена, чтобы он дал мне книгу пожертвований, которые вносились в монастырь. Он с удовольствием дал эту книгу, я стал листать, открыл 1913 год, потому что уже в 1914 году все пресеклось, и к своему удовлетворению увидел запись: пожертвование от машиниста Гундяева из России в таком-то количестве. И возрадовался тому, что дед действительно деньги отправлял в монастыри — а жили очень скромно.
Хотел бы сказать, что этот человек прошел, кажется, 37 тюрем и семь ссылок. Могу ошибиться в цифрах, потому что все-таки давно он обо всем этом рассказывал. Но бОльшую часть жизни он провел в тюрьмах.
У меня в келье моей стоят два его портрета. На одном — он уже в священном сане. Он никогда не был ни протоиереем, ни даже желтым крестом не был награжден — с обычным иерейским крестом. А другой портрет — после его выхода из тюрьмы. И когда я каждый день смотрю на этот портрет, меня поражает выражение лица человека, который вышел из тюрьмы. Такая сила, такая уверенность в правоте, такой взгляд на окружающих, что я понял: никакая тюрьма его совершенно не сломила. Так оно и было.
Очень трудными были годы войны — он в это время был в Москве. Так получилось, что он оказался в Москве, а выехать уже не мог и жил у каких-то верующих людей. Причем он мог быть в любой момент арестован, потому что у него не было ни паспорта, ни прописки. Но и тогда он как-то помогал храмам, помогал при совершении богослужений как пономарь. А потом Господь привел его к священническому служению.
И, конечно, для меня всегда было очень важно послушать, что он говорит. Конечно, из того, что он говорил, я не всё сохранил в памяти, но запомнил один акцент во всех его словах. Он мне говорил: «Знаешь, внучок, что я тебе скажу? Чтобы хорошо прожить жизнь, никогда, никого и ничего не бойся, кроме Бога».
Если бы мне это сказал какой-нибудь профессор богословия, я бы не очень серьезно к этому отнесся. Но когда мне это сказал человек, бОльшую часть жизни своей проведший в тюрьмах и лагерях, я понял, что это правильно. Что никогда ничего не надо бояться, особенно если речь об исполнении христианского, а тем более священнического долга.
И это мне очень помогло в советское время. Я никогда не боялся, у меня не было страха перед властями. Многие вещи в советское время были невозможны, но то, что мне удалось сделать в Ленинградской духовной семинарии в разгар гонений, было просто Божиим чудом. Например, когда мне удалось открыть регентский класс и принимать туда не только мальчиков, но и девочек. Когда мне удалось добиться согласия властей на то, чтобы мы принимали в семинарию или академию людей с высшим образованием. И как только мы такую возможность открыли, к нам пошел просто поток высокообразованной молодежи с университетским образованием. Многие из них стали священниками, профессорами богословия. И это было в советское время! В каком-то смысле за всем этим стояли слова деда: никогда ничего не бойся.
Конечно, опыт общения с такими людьми, как дед-исповедник, бОльшую часть жизни проведший в тюрьмах и лагерях, сформировал и мое мировоззрение. Еще раз хочу сказать: каждый день, взирая на его портрет в своей келье, я благодарю Бога за то, что именно такой дед у меня был. И что в такой семье сформировался и мой отец, а через отца какое-то влияние было, конечно, оказано и на меня.
— Ваше Святейшество! Игумения Магдалина, Коломенская епархия. Вы были ближайшим помощником владыки Никодима (Ротова), и он же Вас постригал в монашество. Пожалуйста, поделитесь наставлениями, советами о внутреннем монашеском делании, которые владыка вам давал. Спасибо.
— О монашеском делании как-то я больше из книг все почерпал. А владыка Никодим был тогда на пике борьбы, наверное, одной из самых страшных в нашей истории, — борьбы за само существование Церкви. Хорошо помню, как в 1963, кажется, году он приехал на кафедру Ленинградскую, и все очень боялись этого пришествия. Тридцать с небольшим лет — он родился в 1929 году, то есть уже после революции. Головокружительно быстрая карьера, участие во внешнецерковной деятельности, и у большинства твердых в вере прихожан, да и у духовенства предварительно сформировался очень негативный образ владыки — скорее всего, ставленник властей, и дело закончится тем, что у нас закроют семинарию, академию и будут закрывать приходы. Это же нужно делать руками самих церковников — вот такого, мол, и избрали.
Судьба Ленинградской духовной академии на самом деле висела тогда на волоске, потому что было принято решение закрыть эту школу. И как раз в это время приезжает владыка Никодим. Помню, мы с братом (а он тоже был священником и позже стал профессором духовной академии) все это обсуждали на кухне в нашей коммунальной квартире. «Что же будет? С чего он начнет громить Церковь? Ясно ведь, что его для того-то сюда и прислали, чтобы он разгромил Церковь. Отец — коммунист, мать — учительница; в общем, заслали к нам «казачка». Вот в таких мыслях мы и пребывали.
Как-то папа пришел после службы, и мы что-то сказали ему в отношении нового митрополита. А отец говорит: «Подождите, сыновья, не выносите суждения. Знаете, каким было первое распоряжение митрополита Никодима? Отмена цензуры на проповедь!»
Дело в том, что при предыдущем митрополите была введена цензура — конечно, не по инициативе митрополита, а просто ввиду его неспособности сопротивляться требованиям властей. А власти предложили следующее: ни один священник не может произнести проповеди без письменного представления текста в двух экземплярах. Один экземпляр — митрополиту, а второй экземпляр — уполномоченному Совета по делам религий. Для чего это нужно было? Для того чтобы, если в этих проповедях содержалось что-то не то, запретить.
Мой благочестивый отец ни разу не записал текст проповеди и не отправил ни на тот, ни на другой адрес. Над ним стали сгущаться тучи, вот отец и сказал нам: «Дети, перестаньте злословить нового владыку». Знаете, это был глоток свежего воздуха. Мы сразу поняли: если бы человек приехал разрушать, то он уж точно стал бы это делать с самого начала. Но ни в коем случае не стал бы возрождать свободное от цензуры произнесение проповедей в Ленинградской епархии.
А потом последовали очень решительные действия владыки, которые в корне изменили течение епархиальной жизни. В первую очередь, ему удалось добиться сохранения Ленинградских духовных школ. Потом уже, когда я стал его секретарем и у нас сложились очень близкие добрые личные отношения, он мне рассказал, как всё это было. Он узнал, что в Совете по делам религий в Москве принято решение о закрытии Ленинградских духовных школ, и когда ему предложили быть Преосвященным Крутицким или Ленинградским (а Крутицкий был выше по протоколу), владыка сказал: «Я Ленинградскую академию окончил, в Питер и поеду». И это его решение остановило руку гонителей.
Никакого разгрома церковной жизни в Ленинграде, теперешнем Санкт-Петербурге, при владыке Никодиме не было. Но появилось новое поколение богословов, священников и, что самое главное, кандидатов в епископат. Потому что одной из задач атеистического правительства было постепенное ликвидация епископата. То есть не давать разрешения на хиротонии, а уж если давать, то каким-нибудь старчикам, которые два-три года прослужат и уйдут в другой мир. Владыка развернул все это в другую сторону. В каком-то смысле он сохранил Церковь. Поэтому ничего, кроме благодарной памяти в отношении владыки митрополита Никодима, у меня в сердце не сохраняется. Человек был полностью предан делу Божиему и мужественно защищал Церковь в тяжелейших условиях практически гонений 60-х годов.
Если кто-то еще хочет спросить, пожалуйста, прошу вас, пожалуйста, не стесняйтесь. Такая возможность с Патриархом поговорить! Давайте разговаривать.
— Игумения Евпраксия, Вознесенский Оршин женский монастырь Тверской епархии. Ваше Святейшество! Не могли бы Вы с нами поделиться еще воспоминаниями и рассказать, привести в пример, как молились Ваши родители в трудные времена, в трудных скорбных обстоятельствах — не только в храме, но и дома, келейно, когда требуется особая молитва. Какой-то нам пример привести, поделиться этим?
— Вы знаете, какой-то заслуживающий всеобщего внимания пример я привести не могу. Просто мы как православные люди молились дома и, конечно, в храм ходили. В обязательном порядке всенощная в субботу и Литургия в воскресенье — это просто как закон жизни. Я очень любил ходить в церковь. Еще в школе не учился, когда меня водили в храм на Смоленском кладбище, где часовня Ксении Блаженной, — там тогда служил мой папа. И каждое воскресенье я был на службе.
Наверное, я уже когда-то рассказывал о некоем пророческом явлении, которое было, когда мой отец был на службе. После Литургии священники вышли на молебен в середину храма, а я остался в алтаре. Осмотрелся: никого нет, и как-то мне боязно стало, что я один в большом алтаре. Тогда я решил пойти к папе, но боковые двери были закрыты. И вот я выхожу через царские врата и говорю: «Папа!» Мама стояла на клиросе, схватила меня и говорит: «Сейчас, сыночек, закончится служба, пойдем к отцу Илии (отец Илия был замечательный настоятель, еще старого рукоположения), и ты будешь каяться. Ведь ты страшный грех совершил, нельзя ходить через царские врата!»
И она ведет меня за ручку к отцу Илии, а у него был такой маленький кабинетик, и говорит: «Батюшка, вот что произошло, сыночек взял и вышел через царские врата, вы представляете?» Отец Илия улыбнулся, как сейчас помню, и говорит: «Архиереем будет». Эти слова оказались пророческими. Вот такими впечатлениями могу поделиться.
А вообще, конечно, было очень трудно, потому что чувствовалось давление властей. Не все из священников оставались твердыми и верными. Мы знаем, что когда начались страшные гонения 60-х годов, кто-то отрекся. Отрекались обычно тогда, когда был какой-то политический компромат. Вот, например, был такой священник профессор Осипов. Он был замечательным профессором Ветхого Завета в Ленинградской духовной академии, но женился второй раз, причем на какой-то молодой девушке, комсомолке. Странно это было, и его запретили в священнослужении. Но как профессор он был очень уважаем и продолжал читать лекции. И вот почему, наверное, профессор Осипов отрекся от Церкви, от веры. До войны он жил в буржуазной Эстонии, и каким-то образом в Советский Союз попала его брошюрка о паломничестве на Валаам. И в ней он писал: «Мы плыли по Ладожскому озеру на корабле под красным флагом со свастикой, несущем всему миру прогресс».
Потом Осипов оказался на территории Советского Союза. Но ведь ясно, что не только мы прочитали эти его слова. Кто-то еще прочитал, и, по всей вероятности, ему было ясно сказано: «Либо отрекайся, либо сам понимаешь, что бывает за такие слова. Ты был под фашистским флагом, а значит, ты коллаборационист, ты фашист. А что это означает? Смертный приговор!»
Ну и всё сдал профессор Осипов и от всего отрекся. Не просто отрекся, а стал настоящим хулителем. Потому что человек, встав на этот путь, уже не может оставаться нейтральным. Сама логика предательства начинает затягивать и требует все большего остервенения в отстаивании этого предательства.
Так оно и было. Осипов буквально криком исходил, потому что многие верующие посещали его так называемые антирелигиозные лекции и вступали с ним в единоборство. Какая-нибудь пожилая женщина начинала ему возражать, он не находил правильных слов, и тогда доходило до истерики, а таких людей выводили из помещения, в котором проходила лекция.
Вот в таких условиях мы тогда жили — в условиях предательства со стороны некоторых. Еще пара священников отреклись — был такой Дарманский, если я не ошибаюсь; еще один, кажется, в Киеве. Вот эти люди стали «знаменем» достижений в антирелигиозной работе советской власти. Они выступали по клубам, ездили по домам отдыха и санаториям с антирелигиозными лекциями, рассказывая о своем опыте, о причинах, почему они ушли из Церкви, и поливали Церковь всяческой грязью. Но это не была инициатива отдельных людей — это была официальная политика государства, нацеленная на уничтожение Церкви и религиозных убеждений. Таким было время, в котором я рос, формировался. Собственно говоря, и в семинарию пошел в этих же условиях.
Поэтому для меня все это очень близко, это сохраняется в моей памяти. И я всегда Бога благодарю за то время, в котором мы с вами сейчас живем. Это уникальное время — даже до революции такого не было, потому что до революции было все-таки государственное управление Церковью. Патриарха не было, император не шел на то, чтобы был Патриарх. Понятно, что в глазах тогдашнего благочестивого православного народа Патриарх стал бы вторым главой, что и соответствовало, кстати, гербу Российскому. У орла две главы — не восток и запад, как неграмотные люди трактуют, а гармония светской и церковной власти. На Западе только одна глава — это государственная власть. А в Византии — власть церковная и государственная власть, и гармония.
Вот в такой как бы гармонии пребывала наша страна, и, конечно, соответствующим образом воспитывались люди. Но, видимо, не все было сделано правильно нашими предшественниками, потому что нарастали революционные настроения, а вместе с ними — настроения атеистические, безбожные. И всё это выплеснулось после революции в кровавые, страшные гонения. Вначале при Ульянове по кличке Ленин — простите, надеюсь, никого не оскорбил этими словами; но у меня нет никакого пиетета в адрес этого человека, причинившего России очень большое зло. Потом последовали и другие вожди, и над нашим народом был поставлен чудовищный эксперимент — полное истребление Православия и православной веры. Но ничего не получилось! И не потому что мы были такими сильными, интеллектуально влиятельными — совсем нет! А потому что действовала рука Божия. Для меня история нашей Церкви в ХХ веке — величайшее доказательство присутствия Бога в нашей жизни и в нашей истории. Чудо Божие — возрождение веры в нашей стране. Сегодня, когда у нас православный президент, православный премьер-министр, люди открыто ходят в церковь, никому в голову не приходит скрываться, — все это, конечно, уже обыденность для тех, кто родился или вырос в наше время. А для меня, человека, помнящего прошлое, это явление благодати и чуда Божиего над нашей страной.
Поэтому мы должны сегодня работать на то, чтобы благополучной была не только церковная жизнь, но и жизнь нашего Отечества, чтобы укреплялась ее духовная безопасность, возрастали силы, в том числе силы тех, кто способен защитить нашу Родину, и всяческие иные силы, содействующие дальнейшему развитию нашего народа и нашего государства.
Именно наш исторический опыт сформировал у меня такие убеждения. А большинство из зде присутствующих просто по возрасту не имели опыта жизни в той стране. В мое время такими были для нас свидетельства наших профессоров Ленинградской академии, которые были преподавателями или выпускниками дореволюционной Санкт-Петербургской духовной академии. Мы слушали внимательно, когда они рассказывали о тогдашней жизни России, о положении Церкви. Многие, может быть, и сейчас так воспринимают мои слова, не имея собственного личного опыта. Но как носитель этого опыта свидетельствую вам о том, что мы сегодня проходим через удивительно благоприятный период, исторический период в жизни нашей Церкви, да и нашего народа, нашей страны.
Поэтому расслабляться мы не можем! Никто не знает, что произойдет в будущем, а потому, используя это время и эти возможности, будем делать всё, каждый на своем месте: архиереи — на их кафедрах, настоятели — в их служении, каждый священник — в том месте, где он несет служение. А монашествующим надо делать все, чтобы укреплять веру и благочестие в нашем народе, чтобы рудименты, остатки атеистического наследия действительно ушли из нашей жизни. И чтобы Россия стала действительно православной страной — не только по культурным характеристикам, но и по вере нашего народа.
Пресс-служба Патриарха Московского и всея Руси
