31 марта исполнилось сорок дней как отошел ко Господу архимандрит Кирилл (Павлов). Настоятель московского подворья Введенской Оптиной пустыни архимандрит Мелхиседек (Артюхин) с момента своего монашеского пострига в Свято-Троицкой Сергиевой лавре был вручен отеческому попечению отца Кирилла ― духовника лаврской братии. Сегодня отец Мелхиседек делится своими воспоминаниями о старце.
Проповеди, наставления, слова архимандрита Кирилла давно стали достоянием всех верующих. А я хотел бы поделиться тем, что касалось личного общения с отцом Кириллом, что повлияло конкретно на мою жизнь. Думаю, это может быть полезно и для других.
В сентябре 1986 года, учась в третьем классе семинарии, я по благословению своего духовника подал прошение в Лавру и был принят. В то время благочинным был архимандрит Онуфрий (Березовский), ныне Блаженнейший митрополит Киевский и всея Украины, духовниками ― отец Кирилл и отец Наум (Байбородин), а наместником был архимандрит Алексий (Кутепов), нынешний митрополит Тульский и Ефремовский.
Взяли в Лавру нас сразу тринадцать человек. Отец благочинный поселил десятерых в одну келью в башне, а троих, и меня в том числе, ― в келью старого Предтеченского корпуса, постройки чуть ли не XVII века. Через несколько месяцев был совершен постриг, мы продолжали жить в одной келье. И вот в таком нашем братском общежитии отец Исидор (он сейчас на Афоне) установил обычай: до двенадцати ночи он читал при включенном свете правило, потом, пил чай со всякими полезными для здоровья травками, после чего открывал окно, надевал меховую шапку, телогрейку и укладывался спать на свежем воздухе… Мы с отцом Иларионом терпели несколько месяцев, но в конце концов пошли к отцу Кириллу и сказали: «Так и так ― трудно нам, уже и второе одеяло не помогает ― холодно, дует, спать приходится при свете… Батюшка, благословите, мы сделаем в келье перегородки, чтобы свет не мешал и сквозняки не так чувствовались…»
Что было поразительно: отец Кирилл покачал головой, ничего не сказал в отношении отца Исидора, а нам вдруг выдал такое заключение: «Мы в монастырь пришли не строить перегородки, а перегородки ломать». Дальнейших комментариев не потребовалось. Мы продолжали как-то терпеть, приспосабливаться, а потом, наконец, поняли, что просто должны принять ситуацию такой, какая она есть. Сказано ведь: «Друг друга тяготы носите и так исполните закон Христов». Так благополучно мы прожили до тех пор, пока меня не перевели в Оптину, отца Исидора ― по командировке на Афон, а отец Иларион остался в Лавре.
С отцом Исидором связано еще одно воспоминание об отце Кирилле. После того как его рукоположили во диаконы, он отслужил сорокоуст и попросил послужить еще один. Отец Кирилл благословил. После этого он попросил еще. В Лавре кое-кто стал смущаться тем, что он каждый день служит. Подходили к Батюшке, спрашивали, но отец Кирилл каждый раз говорил: так надо. И отец Исидор, будучи диаконом, в течение года каждый день служил Литургию. А после рукоположения в священники опять ежедневно служил чуть ли не год… Зато, когда его послали на Афон, где, как известно, монахов много, а иеромонахов мало, ― этот опыт каждодневного служения ему очень пригодился. Никто не понимал Промысла Божия об этом человеке, для Лавры в те времена традиция каждодневного служения была непривычна. А отец Кирилл увидел, что именно отцу Исидору это нужно. Здесь присутствовало еще и уважение к его желанию, его ревности.
Было как-то раз, что мы, молодые монахи, еще продолжающие учебу, пришли к Батюшке жаловаться, что нет возможности исполнять все монашеское правило. В тот период оно, как и сейчас, состояло из ежедневного чтения трех канонов: Спасителю, Божией Матери и Ангелу Хранителю, акафиста Господу Иисусу Христу, по пятницам ― акафиста Богородице, одной кафизмы, двух глав апостольских посланий и одной главы из Евангелия. И, по возможности, ― Иисусовой молитвы, которую отец Кирилл благословлял каждому по-разному: трехсотницу или пятисотницу. Мы пришли сказать, что не всегда получается все вовремя исполнять. И в ответ вдруг услышали ― я запомнил на всю жизнь это категоричное благословение: «Умри, а правило прочитай».
Я видел, как исполнял правило сам отец Кирилл. У него ведь было несколько послушаний ― духовник, казначей и ― ответственный за посылки братиям, которые привозили машинами, и их надо было сортировать: финансы отдельно, продукты, вещи отдельно… ― все это лежало на нем ― духовнике всей братии. И не только ведь братии, а еще и многочисленных паломников. (Кстати сказать, в отношении приема людей: у него всегда была строгая живая очередь, и в Лавре, и потом в Переделкине. Не важно ― архимандрит, священник, матушка… Каким по очереди приехал, таким и пройдешь.)
Так вот, что касается режима, отец Кирилл выработал такой алгоритм. В час дня в Лавре был обед. Без четверти двенадцать ― что бы там ни было! встречи, вопросы, исповеди… ― он все дела прекращал и шел в келью. В келье его ждало около десяти человек братии. И начиналось вот это самое монашеское правило, которое прочитывалось за час и пятнадцать минут. В 13 часов мы все вместе шли на обед. После обеда он опять уходил на свои послушания, возвращался к оставленным делам. Этот заведенный раз и навсегда режим и в нас заложил некий алгоритм, научил не ждать, когда появятся настроение, время, желание для того, чтобы исполнить правило, а делать это ежедневно в отведенное время.
Позднее у святителя Игнатия (Брянчанинова) я нашел определение: все падения монаха начинаются не иначе, как с оставления им монашеского правила.
Вспоминается, как задавали отцу Кириллу вопрос: можно ли читать заранее правило ко Святому Причащению. Он благословлял, если в воскресенье Причастие, то, поскольку три канона и так читались каждый день, ― в субботу утром или в течение дня канон ко Святому Причащению и молитвы ― «до седьмой». Я спросил, помню, а почему до седьмой молитвы? Почему нельзя все прочитать? ― «Чтобы еще осталось на утро, чтобы был определенный настрой». То есть, с одной стороны, чтобы не было суеты, потому что утром всегда не хватает времени, но, с другой, чтобы оставить возможность настроиться на Причастие. Вот это его «до седьмой молитвы» я тоже помню до сих пор...
По-настоящему строгим его не помню. Не видел, чтобы он кому-то что-то доказывал, или был в разгневанном, или раздраженном состоянии. Самым страшным было ― его молчание. То есть его негодование или неприятие ― выражалось молчанием. Но комментариев за этим молчанием не следовало.
…В связи с тем, что сейчас Великий пост, вспоминается, как мы, молодые, в первый же год подошли к Батюшке за благословением попоститься по Типикону. У нас у всех, во всяком случае, у монахов, есть это представление, что первый и второй дни поста являются строгими, только в среду вечером, после Литургии первый раз положена трапеза. На Афоне это неукоснительно соблюдается. И вот, начитавшись книг о подвижничестве, подходим за благословением и слышим в ответ: «В трапезную, в трапезную, в трапезную. На обед, на обед, на обед». В первый же день. И я видел всех старцев ― отца Кирилла, отца Николая, отца Лаврентия, отца Илию, наместника… ― они были в трапезной. Хотя там, конечно, был какой-то минимум еды.
Потом, на второй год, я решил поэкспериментировать… Но у меня лишь разболелась голова, и в первые два дня я не о молитве думал, а о еде. То есть, лично для меня этот переход, физический, не был простым. Позже я размышлял: все же, почему так? Ведь даже некоторые миряне в пост строже подвизались. Наверное, благословение «на обед!..» было дано, чтобы даже эти два дня не дали ни малейшего повода к тщеславию или гордости.
Никогда отец Кирилл не благословлял какие-то «неспания», «неедения», поклоны, подвиги чисто внешние. Как у отцов заповедано: «Дай телу по силе, всю же свою брань обрати на внутреннего человека». Мы, как говорит Василий Великий, ― не телоубийцы, а страстоубийцы.
Поразительно было еще одно качество Батюшки. Будучи семинаристом, я застал такой период, когда каждый будний день с 21 часа до 22-х отец Кирилл читал Библию в келье, в которой собирались монашествующие и студенты. По окончании чтения находились братия, которые злоупотребляли его временем и любовью. Они говорили: «Батюшка, а можно поисповедоваться?» Старцу надо было готовиться к службе, в течение дня, как я говорил, у него не было возможности отдыха… Но что интересно, ― я это наблюдал из года в год: он даже ради одного человека, ради вот такого «ревнителя», полностью читал чинопоследование исповеди (не несколько молитв, а именно все чинопоследование!) за исключением перечисления грехов. Вот таким было его отношение к ближнему и своему послушанию. Оставалось только удивляться этому бесконечному великодушию. Я ни разу не слышал отказа. Был, кстати, один монах ― тот и вечером, и утром исповедовался. И Батюшка терпеливо нес свой крест духовника.
Еще Батюшка категорически не благословлял, находясь вне монастыря, ходить без подрясника, в мирской одежде. Такой была Лаврская традиция ― никогда не снимать подрясник. Даже летом, когда кто-то отправлялся в паломническую поездку или по делам в город, он говорил: «Ничего, надень легонький плащик, и под плащик, в крайнем случае, можно подобрать подрясник». Помню, как однажды я прочувствовал духовную пользу этой традиции. В 86-м году я был в Рязанской области и жил рядом с Вышенской обителью, где в свое время подвизался святитель Феофан Затворник. А ночью рядом с домом, где я остановился, загорелся сарай, в котором находилась корова и другая живность. Это случилось около пяти часов утра, и мне пришлось спешно подниматься с постели, чтобы тушить пожар. В тот момент дорога была каждая минута, и я понял тогда, насколько важно для инока всегда быть в монашеской одежде (поистине, как сказал Господь, «в чем застану, в том и сужу»).
Отец Кирилл был не только духовником ― он был совестью монастыря. И мы понимали, на что Батюшка никогда никого из нас не благословит. И сам никогда не будет поступать против совести. Даже подходить не надо было ― достаточно было представить его в некой ситуации и понять, что вот он бы так никогда не сделал.
Синодальный отдел по монастырям и монашеству/Патриархия.ru
