В передаче «Слово пастыря», вышедшей в эфир 30 июля 2011 года, Святейший Патриарх Кирилл ответил на вопросы телезрителей о необходимости присутствия Церкви в современном медийном пространстве и о строительстве русского духовного центра в Париже.
Доброе утро, дорогие телезрители! Мы возвращаемся к вашим вопросам. Александра Георгиевна Иванова из Воронежа пишет: «Ваше Святейшество! Мне кажется, что Церковь должна заниматься вечным, так сказать, высшими материями. А то бывает как-то неловко видеть священников и даже иерархов на политических «тусовках», на модных ток-шоу, обсуждающих какие-нибудь скандальные темы. Зачем это Церкви? Разве эта суета прибавит ей авторитета? Может быть, только у людей поверхностных, которые все равно навряд ли придут в храм; а вот глубоко верующих может такое поведение и оттолкнуть».
Александра Георгиевна! Вы затрагиваете очень важный вопрос, касающийся того, как Церковь сегодня присутствует в обществе или, как теперь говорят, в медийном пространстве. Достаточно посмотреть популярные передачи на первом или на втором канале, и мы увидим, что практически каждый день обсуждаются темы, которые реально волнуют людей. И практически во всех этих темах присутствует то, что имеет отношение к спасению человеческой души. Даже если речь идет о ЖКХ, затрагиваются вопросы нравственного характера: как проблема ЖКХ преломляется в сознании людей? на какие шаги тот или иной конфликт людей вынуждает? как люди живут и действуют в эпицентре этого конфликта? Все это имеет прямое отношение к состоянию человеческой души, а значит, к делу человеческого спасения.
Поэтому тех, кто организует такие программы, к счастью, интересует мнение Церкви. Говорю «к счастью», потому что во многих других местах такого интереса нет. А интерес к позиции Церкви по животрепещущим вопросам сегодня во многом связан с тем, что значительное количество людей себя отождествляет с Церковью, а еще большее количество людей — с верой в Бога.
Но ведь вера предполагает, что человек должен руководствоваться, особенно в сложных, конфликтных жизненных ситуациях, именно постулатами этой веры. Он должен мотивировать свои поступки, а если он православный христианин, — то православной христианской этикой. Если же происходит разрыв между религиозными убеждениями, верой и реальной жизнью, то это очень быстро замечается окружающими и опасно и для личности самого человека, и для общества. Поэтому если Церковь желает, чтобы люди, вовлеченные в конфликтную ситуацию или в обсуждение каких-то проблем, знали ее взгляд на эту тему, то, конечно, представителям Церкви уместно участвовать в такого рода дискуссиях.
Но это только первая часть ответа. А дальше я бы хотел сказать несколько критических слов относительно нынешней практики участия духовенства в публичных дискуссиях. Не каждый человек, даже глубоко духовный, с хорошим и сильным молитвенным настроем, с хорошим уровнем образования, способен участвовать в такого рода обсуждениях. Что греха таить, уровень общественной дискуссии у нас очень низкий. У нас дискуссия чаще всего переходит в спор, а спор — в скандал. И как душа надрывается, когда миллионы людей становятся сопричастны этому буйству человеческих страстей на центральных каналах! Мы наблюдаем не утешение, не обретение выхода из трудной ситуации, а лишь вовлечение в скандал, в конфликт... А если человек к тому же проработал целый день в условиях, когда его служебной деятельности неизбежно сопутствует стресс?
Надо ли священнослужителю участвовать в таких скандалах — вопрос очень непростой. С одной стороны, нужно свидетельствовать. С другой — а насколько ты, оказавшись в подобной турбуленции, способен адекватно представить церковную точку зрения? Ее услышат, поймут или, напротив, перебьют? К сожалению, присутствие священнослужителей в общественной дискуссии очень часто выглядит ущербным, неполноценным. От священника все ждут большего. А большего он сказать не может ввиду формата дискуссии и атмосферы, в которой эта дискуссия происходит.
Но есть и еще нечто связанное с личностью тех, кто выступает. Человек может быть очень умным, образованным, но, участвуя в подобной неструктурированной, спонтанной дискуссии, он может оказаться в таком психоэмоциональном состоянии, что не способен быстро отреагировать, быстро сформулировать то, что от него требуется. Хоть и владеет знаниями и опытом, — а в этот момент не может.
Но если то, что говорит священник, не в полной мере принимается людьми — а ведь это зависит не только от священника, но и от людей, — то что происходит? Негативное отношение к высказыванию священника автоматически распространяется сразу на всю Церковь. Выступил неудачно академик на дискуссии — никому в голову не придет судить на этом основании об Академии наук. Выступил неудачно писатель, спровоцировал негативную реакцию — никому в голову не придет предъявлять претензии всему писательскому цеху. А вот сказал что-то от ветра главы своея батюшка, тем более сказал нечто, что спровоцировало негативную реакцию, — сразу вывод: «Церковь виновата! Это позиция Церкви!»
Принимая во внимание эту неоднозначность участия представителей Церкви в общественной дискуссии, мы в свое время ограничили круг лиц, которые могут выступать на такого рода площадках. Сегодня это в основном официальные представители церковных учреждений; и сделано это не для того, чтобы ограничить других, а чтобы по крайней мере повысить планку ответственности, потому что люди, постоянно вовлеченные в такого рода деятельность, более или менее подготовлены — психологически, эмоционально, да и теоретически — к такого рода обсуждениям. Хотя и здесь время от времени мы сталкиваемся с проблемами, которые возникают даже не столько потому, что священник что-то сказал, правильно или неправильно, как потому, что какая-то отдельная мысль или отдельное слово выхватывается из общего контекста и используется в средствах массовой информации, для того чтобы спровоцировать некую негативную волну, придать обсуждению проблемы негативное измерение.
Риски есть. В этом служении, которое несут наши священнослужители, есть и замечательные достижения, и некие поражения — мы отдаем себе в этом отчет. А вот теперь главный вопрос — к вам и ко всем, кто нас слушает. Что делать? Уходить? Но тогда общество вообще потеряет всякую возможность слышать слово, которое несет в себе по крайней мере отображение Божией правды, — потому что в каждом слове священника есть некая апелляция, сформулированная или несформулированная, к Божественному авторитету, к традиции Церкви, к Священному Писанию. И если в современном обществе совсем умолкнет этот голос, который, как я сказал, сегодня звучит иногда очень сильно и правильно, а иногда не слишком сильно и не очень правильно, — то у людей вообще не будет представления о мнении Церкви, о ее позиции по тем вопросам, которые сегодня людей беспокоят.
Поэтому, отвечая на Ваш вопрос, я скажу следующее. Мы вступили в новую эпоху. Мы живем в информационном обществе. Сегодня обмен информации — это не исключение из правил, это не какое-то экстраординарное явление, а это часть нашей жизни. Сегодня каждый человек участвует в обмене информацией или, по крайней мере, каждый может участвовать через Интернет, если захочет. В этой новой жизни, в этом новом информационном обществе Церковь не может дистанцировать себя от реальности, в которую погружена церковная паства. При всех рисках и при всех проблемах мы будем молиться о том, чтобы рисков становилось меньше, и мы работаем над тем, чтобы как можно больше священнослужителей могли нести свое пастырское служение в этой очень сложной лично для них, ответственной и рискованной для Церкви сфере свидетельства о Христе. Но новый мир и новая реальность, которая сегодня является нашей реальностью и нашим миром, требуют, чтобы Церковь присутствовала там, где она раньше никогда не бывала. Не для того чтобы у нас возникли телевизионные «звезды в рясах», а для того чтобы со смирением, с надеждой на помощь Божию передавать людям весть о спасении.
И еще вопрос: «Прошла информация о том, что в Париже будет возводиться большой православный храм и религиозно-культурный центр. На какие средства будет это строиться? Собиралась ли как-то помогать французская сторона? А вообще, это очень знаковое событие — не всё же мечети возводить в этом обезбоженном городе». Из письма Марии Владиславовны Шумовой, Санкт-Петербург.
Мария Владиславовна, не будем говорить о возведении культовых зданий, принадлежащих другим религиям: каждый верующий человек все-таки должен иметь место, где помолиться. А вот что касается строительства русского православного собора в Париже, то это действительно дело историческое. Особые исторические связи сложились между Россией и Францией, и, как результат этих связей, огромная волна эмиграции после революции достигла именно французских берегов. Франция стала местом жизни многих и многих, кого Россия отторгла в результате гражданского конфликта, и во Франции существует православная епархия. А что касается храма Русской Православной Церкви, кафедрального собора, то до сих пор он находится в помещении переоборудованного для этих целей гаража. Трудно было в 30-е годы построить храм, да и в последующие годы нелегко, и центр русского Православия в Париже — этот переоборудованный гараж.
Много было разных вариантов обустройства, и в конце концов Россия приняла решение купить землю, с тем чтобы построить в Париже кафедральный собор и религиозно-культурный центр, что и будет с Божией помощью осуществлено.
Собор будет стоять на берегу Сены, в непосредственной близи от Эйфелевой башни и от исторического моста, названного в честь Александра III. Ну, а что касается финансов, будем строить так, как везде строим, — с мира по нитке. Каждый будет помогать — и богатый, и бедный, и организации, и частные люди. И надеемся, что с помощью Божией на берегах Сены будет стоять новый кафедральный собор Русской Церкви.
На этом я заканчиваю нашу передачу. Пусть Божие благословение пребывает со всеми вами.
Пресс-служба Патриарха Московского и всея Руси
