В своем интервью Информационной службе Псковской епархии митрополит Таллинский и всея Эстонии Корнилий рассказал об истории и о современном положении Эстонской Православной Церкви Московского Патриархата.

Митрополит Таллинский и всея Эстонии Корнилий, глава самоуправляемой Эстонской Православной Церкви из приходских батюшек — редкий случай в Русской Православной Церкви. Ежегодно владыка Корнилий приезжает на день памяти преподобномученика Корнилия в Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь, где мы и беседовали в той же келье, в которой Владыка жил когда-то юношей. Высокопреосвященнейший Корнилий — уроженец Таллина в пятом поколении, прост и доступен в общении, в чем мы убедились, расспрашивая Владыку.

— Со стороны мамы, мои предки по материнской линии занимались в Ревеле огородничеством. Дело шло успешно и разрослось до большой торговли бакалеей. Мой прадед Эпинатьев Алексей Димитриевич широко занимался культурной деятельностью, просвещая население русской культурой, что тогда было достаточно трудно, потому что все управление было сосредоточено в руках немцев, которые так препятствовали, что мой дед учился в немецкой гимназии, потому что русской гимназии в Ревеле в то время не было. У прибалтийского дворянства были с времен Петра I особые права, настолько особенные, что одну девушку эстонку, принявшую Православие, посадили в тюрьму. Вот такие условия были в Российской империи. Несмотря на это, мой прадед организовал в Ревеле музыкальное общество «Гусли» — струнный оркестр, хор, люди общались, русская интеллигенция могла объединяться, а прадед получил Почетное гражданство города Ревеля. Я тоже недавно получил знак Почетного гражданина Таллина.

— Так стабильно ваш род присутствует в Таллине.

— Да. Мой прадед был женат на певице, немке, правда, ей пришлось бросить это занятие по требованию мужа, но после его смерти, она продолжила торговое дело, которое, впрочем, заметно сократилось, умирали дети. Мой дед — был уже военным морским офицером, когда получил личное дворянство. Сейчас в Эстонии восстановили дворянство у моих внуков (у митрополита Корнилия две дочери и два внука — прим.). Семья моего отца Якобс — была военной, дед, генерал-майор служил в Нарве, где и родился мой отец. И когда была первая Эстонская республика мой отец, Василий Васильевич Якобс, офицер, служил в царской армии, получил эстонский паспорт.

— Значит, у Вас, Владыко, не возникало проблемы с гражданством в Эстонии, но Вы не из семьи священников?

— Проблем никогда не возникало, и, как я уже сказал, мой род — торговые и военные люди. У нас не было духовных, только одна сестра отца была монахиня, и я на старости лет очень жалею, что не расспрашивал об этом отца, ни бабушку мою, у которой петербургские корни. Мои родители были верующими людьми, и мама меня обязательно в Прощеное воскресение водила в церковь. Сам я родился в Таллине, и моя жизнь связана с Эстонией, матушка, моя супруга, Татьяна Петровна, тоже была уроженкой Эстонии.

— В каком учебном заведении учились, Владыко?

— В русской гимназии, и закончил ее в 1943 году. Это была единственная русская гимназия, которая сохранилась во время немецкой оккупации в Эстонии. Здание гимназии находится как раз напротив нашего Управления.

— То есть все вокруг родное…

— Абсолютно. А начальная школа, в которую привела меня мама, находилась в церковном доме Казанской церкви в Талине, здание, смежное с Казанской церковью, мы бегали и играли во дворе церкви, и лет с десяти я стал в ней прислуживать. В школе преподавал Закон Божий отец Василий Каменев, который и служил в этом храме. На Шестой неделе Великого поста у нас устраивалось обычно говение всей школой, в течение недели мы ходили в церковь, отец со мной часто ходил, в школе пели Преждеосвященную Литургию с преподавателем пения, пели «Да исправится молитва моя»...

Рядами стояли и молились, правда, и баловались тоже. Выдержать все серьезно полностью не всегда удавалось. А в пятницу последней недели поста вечером все стояли в очередь на исповедь, батюшка исповедовал за ширмочкой, и в субботу причащались. В то время не было такого частого причащения, как сейчас, в общем, причащались раз в году. Но это был всегда праздник, и было принято в этот день одеваться понаряднее и поновее, и без верхней одежды.

— Как, Владыко, Вы относитесь к проблеме частоты Причастия? Редко причащаться надо, раз в неделю, только на постах, в праздники?

— Основательных объяснений сейчас нет. Частое причащение ввел праведный Иоанн Кронштадтсткий. Так что же, мы не должны ему следовать? Это великий был угодник. Причастие — это жизнь! Частое причащение — жизнь со Христом. К сожалению, наши верующие не всегда к этому серьезно относятся: иногда опаздывают на службу, или приходят к концу службы только на Причастие. Есть и такие моменты, которые я не принимаю: без поста нельзя причащаться, не причащают на Пасхальной неделе, в Пасху не причащают.

— Что Вы можете сказать о практике принятия исповеди во время Литургии? Люди стоят на исповедь, и, в общем, отсутствуют на Литургии? Это по немощам нашим Церковь уступает нам?

— Когда я был священником последние тридцать лет на одном приходе, строго следил за тем, чтобы люди участвовали в Литургии. И вот, уже, будучи архиереем, тоже замечал, как человек с улицы бежит на Причастие. Причастие завершает Литургию. Как причащаться без Литургии?

— А на каком приходе Вы служили тридцать лет?

— В церкви Иоанна Предтечи в Ныме в Таллине, куда я попал сразу после заключения.

— Какого заключения?

— В мордовских лагерях при Хрущеве.

— Получается, уже после Сталина, Вас «догнали» репрессии?

— «Догнали» в 1957 году. История такая: после окончания русской гимназии в 43-м году мне было девятнадцать лет. Это было военное время, и немцы считали Эстонию своей территорией, которая должна поставлять солдат в армию. Поэтому мой возраст был призван. Кто-то пытался уйти от армии, от фронта. Я пошел на призывной пункт, где сказал, что служу псаломщиком в церкви, надо мною смеялись, они не понимали, что это такое. Один эстонский офицер разобрался, написал мне бумажку к какому-то генералу, я подал эту записку, и мне скоро вернули ее с резолюцией, что Вячеслав Якобс, как духовное лицо, не подлежит военной службе.

Я остался при церкви, но потом по общему распоряжению, нужно снова было идти на призывной пункт. Тогда нашим владыкой был архиепископ Павел (Дмитровский), удивительный был архиерей, скромный, бедный. Рассказывают такой факт, когда он был епископом и вернулся однажды в свою квартирку, увидел новую мебель, которую ему поставили. Он вызвал старосту и спросил: «Зачем мне эту мебель поставили? Придет ко мне бедная женщина, попросит помощи, а мне дать нечего. Она посмотрит на мебель и подумает: Владыка живет богато, раз у него такая мебель, значит, врет, что не может дать». Вот такого характера был человек. Он меня отправил в Ригу к экзарху Прибалтики Сергию (Воскресенскому), а митрополит Сергий направил меня в Печеры, в монастырь.

— Спрятали?

— Да, и я прожил какое-то время в монастыре. Игумен Павел (Горшков) был человек очень сердечный, и ко мне хорошо отнесся. Были у меня послушания разные, а жил я в этой же келье, в которой мы сейчас разговариваем (ныне гостевая келья рядом с трапезной — прим.) Однажды решили купить лошадь для монастыря, для чего необходимо было получить разрешение немцев. Отец Павел включил меня в список, а покупать лошадь надо было в Пскове. Но получилось так, что пока ждали разрешение, я уехал на какое-то время в Таллин, и братия съездила без меня, но эта справка попала в КГБ. Там решили, что я ездил для какой-то специальной работы на немцев. И на суде прокурор кричал: У него руки в крови...

— Когда судили, Вы были в сане?

— Судили, когда я был священником. В 21 год меня рукоположили в дьяконы в Таллине, и я был дьяконом в той же Казанской церкви, в которой начинал прислуживать. Потом поехал в 1947 году в Ленинградскую семинарию. Там начинали тогда учиться будущий Патриарх, отец Василий Ермаков, отец Анатолий Малинин и другие. Но владыка Исидор уговорил меня оставить семинарию, перейти на заочное, и рукоположил во священника, назначив на эстонско-русский приход.

— Вы владели эстонским языком?

— В общем — да. И на приходе уже усовершенствовался в церковной терминологии, служил на двух языках, но говорить проповеди по-эстонски мне было трудно. И там я прослужил с 1948 года до 1951-го. Потом уехал в Вологду и прослужил там пять с лишним лет в Вологодском соборе. Его называли Вологодская Богородичная кафедральная церковь. Это была кладбищенская церковь. Вологда — северная Фиваида, монашеский край, и верующие испытывали сильное влияние монашества. Народ был православный. Служить мне было там хорошо, с паствой сложились добрые отношения. Как только выдавались свободные дни, я отправлялся по епархии. Когда-то в епархии было восемьсот приходов, а осталось восемнадцать.

Попал однажды в дальнюю деревню: на реке Бохте Юи, стоит огромнейший храм, как собор, но все закрыто. Позвали меня старички, столько лет они не причащались, обрадовались, причастились. На одной станции Явенка лошадь за лошадью присылали, звали в деревни крестить. Собирались на крещение целыми деревнями. Помню, прибежал мальчишка, а у него в руке пять рублей: «Батюшка, а ты меня за пять рублей покрестишь? — Убирай свои пять рублей, — говорю, — сейчас еду в соседнюю деревню, беги, и тебя покрещу». Всегда брал командировки из Епархиального управления, и когда меня арестовали, предъявили эту пачку командировок, как доказательство моей антисоветской деятельности; статья 58 (10) — хранение и распространение антисоветской литературы, антисоветская пропаганда. Так меня арестовали. Возможно, книги Бердяева, которые печатались тогда за границей, относились к этой литературе, заграничные журналы и т.п.

— Куда отправили, Владыко?

— Тогда была концентрация лагерей, в основном, в Мордовии. Нас, верующих, отделили в отдельный лагерь: и православные, и униаты, и иеговисты, католики были…

— Сколько лет в лагерях?

— Три с половиной года, но дали мне срок десять лет. Матушке, моей супруге, удалось найти хорошего адвоката, и мне сократили срок наполовину, рабочие дни в лагере тоже засчитывались, срок сократился до трех с половиной. Страшного в лагерях тогда не было, была работа, делали мебель, стулья, шкафы, в цехе тепло, в бараках тоже. По освобождении я вернулся в Эстонию, где жила моя семья. Матушка была певчей и псаломщиком в той церкви, где я стал служить.

Интересно, что настоятелем был старичок-священник, который, зная, что мне дали десять лет, все равно был уверен, что я приду на его место. Так и получилось: мне сократили срок, и я пришел на его место, он меня дождался. Моим приходом стала церковь Иоанна Предтечи в Таллине. Приход тогда почти угасал. Вот там я около тридцати лет и прослужил с 1960-го до 90-го года, месяца не хватило до тридцатилетия. А мой предшественник 37 лет прослужил в этом храме.

— Мы знаем, как стать учителем, врачом, а как становятся владыкой? Митрополитом?

— А я не знаю. Никогда не собирался быть митрополитом или владыкой, никаких намерений и желаний не было, но мог, единственно, предполагать, что это могло случиться по той простой причине, что кандидатов особенных не было.

— Вы, Владыко, один из старейших священников в Эстонии?

— Посчитайте с 48 года священник. Почти шестьдесят лет священству.

— Значит, не «один из», а единственный старейший православный священник в Эстонии. Как же из «белого духовенства» — во владыки? В нашей Церкви, вроде бы, такой практики нет. У нас становятся архиереями только монашествующие, объясните, пожалуйста, Владыко, для непосвященных?

— Моя матушка умерла в 1974 году. Мой предшественник по Кафедре митрополит Таллинский и Эстонский Алексий стал Патриархом, если бы этого не случилось, все бы было по-другому. Правило нашей Церкви: архиереи — только монахи. Патриарх мне предложил Кафедру, значит, нужно было принимать постриг. Со Святейшим Патриархом мы очень давно знакомы, когда я был дьяконом Казанской церкви, моим настоятелем был отец Патриарха, да мы и жили в одной квартире.

Когда митрополит Алексий уезжал на Собор в Москву, мы сказали ему: в каком бы достоинстве Вы не будете, мы ждем Вас на престольный праздник к себе. Первая служба, которую Патриарх служил в этом сане, проходила в моей Иоаннопредтеченской церкви. Служба была очень торжественной: служили Патриарх Алексий II и два архиерея — небывалый случай для нашей церкви. Я провожал нашего Патриарха в Москву, и, незадолго от отбытия, он мне предложил нашу Кафедру. Позже спросил: где бы я хотел постригаться, и я сразу ответил — в Печорах, спросил об имени, обычно, об этом не спрашивают, и я сказал: Корнилий. Меня постригал архимандрит Павел (Пономарев).

— А почему Корнилий?

— Преподобномученик Корнилий был связан с Эстонией, проповедовал среди чуди, и Патриарх одобрил мое желание. Постригали в августе 1990 года, а восприемником был отец Иоанн (Крестьянкин), в этом же году я был наречен в архиереи.

— Владыко, известно, что у Русской Православной Церкви в Эстонии были проблемы с Константинопольским Патриархатом. Это, наверное, не столько имущественные проблемы, сколько духовные?

— Все значительно печальнее — это проблема политическая, потому что политические силы того времени не хотели, скажем, связи с Россией. Если бы наш Святейший Патриарх остался бы митрополитом Эстонским, этого конфликта не произошло. Он сумел бы выйти из конфликта, а получилось сложнее. Когда выбрали Патриарха из Эстонии, мы все были этим горды, но националистические силы Эстонии понимали иначе: «это рука России в Эстонии». Президент Эстонии Леннарт Мери, уже умерший, просил Константинопольского Патриарха «принять нас», хотя Церковь отделена от государства. Я же был назначен не правящим архиереем, а Патриаршим викарием, что испортило дело: опять «рука России».

К нам очень враждебно относились, и параллельно нашему Епархиальному собранию устроили свое, использовав, так называемый «Синод Эстонской православной церкви в изгнании», подчинявшийся до войны Константинополю. Он находился в Стокгольме, куда попали в эмиграцию эстонские священники, отступавшие с немцами. Собственно, тех священников там уже не осталось, но была организация, был председатель этого Синода. Эту организацию власти Эстонии легализовали, и устав на регистрацию дали раньше нас, а нас не зарегистрировали: двух Православных Церквей быть не может.

Мы тогда лишились всего, потому что они оказались правопреемниками имущества нашей Церкви в Эстонии. До 2002 года жили без всякой регистрации: на наши церкви замки не повесели, не посмели, но в газетах нас ругали как угодно. И некоторые эстонские православные священники под давлением своей паствы ушли под юрисдикцию Константинопольского Патриархата. Думаю, мы недостаточно умело защищались, и на их резкости отвечали тоже резко, надо было бы иначе. Но в своих храмах мы служили, жизнь текла, верующие люди были, организовались некоммерческие общества при храмах, которые взяли на себя функции церковного совета, а их регистрировали, и мы за эти годы построили несколько храмов.

— Где?

— Построили храм в Нарве, Силломяэ, построили храм в Валге, перестроили клуб в Локса, строится храм в Асери.

— А в Тарту как сложилась ситуация?

— Там действующих три храма: Успенский собор – был русским приходом, Георгиевская церковь – эстонским, а Александровская церковь была закрыта. Вот ее отдали Константинопольской Церкви. Приход Успенского собора ушел в эстонскую Георгиевскую церковь, и там его приняли с любовью. Я там бываю, служу, а в Успенский собор почти никто не ходит.

— В Таллине количество русских приходов сократилось?

— Нет, где они были — везде сохранились.

— Почему, Владыко, на Ваш взгляд, так недружественно ведет себя Константинопольская Церковь по отношению к Русской Православной Церкви?

— Она везде так действует, и с нашей Церковью поступила явно не по-братски. Митрополит Стефанус, глава Эстонской апостольской православной автономной церкви Константинопольского Патриархата в Эстонии, написал статью, где было много неправды о нашей Церкви в Эстонии, и опубликовал ее в одном греческом журнале. Мне ее перевели, и я написал ответную статью, которую тоже поместили в том же журнале на греческом языке.

У нас есть совет Церквей Эстонии, куда вошли основные конфессии, организованный еще митрополитом Алексием. Благодаря Совету, можно было отстаивать определенные положения нашей Церкви. Так мы сумели отстоять Пюхтицкий монастырь, обратив на него внимание европейского Совета Церквей, не смогли закрыть Александро-Невский собор в Таллине. Наша Патриархия много сделала, чтобы нас защитить, мы работали совместно в этом направлении.

Недавно представители европейского Совета Церквей засняли для телевидения беседы и богослужения глав конфессий, представленных в Эстонии. Митрополита Стефануса показали служащего в пустом храме, а наши храмы полные. Когда-то мы устраивали крестные ходы в Таллине в знак протеста против нашего невнятного юридического положения, в этих ходах принимали участие около 20 тысяч верующих.

— Есть ли сведения о количестве верующих в Эстонии?

— Примерно, 180 тысяч верующих Московского Патриархата, 20 тысяч Константинопольского, 200 тысяч — лютеране, может быть, около ста тысяч сектантов разного толка, а население Эстонии полтора миллиона.

— У вас нет сейчас такого конфликта, какой продолжается на Украине?

— Нет. Наша Православная Церковь получила регистрацию в Эстонии. Но мое личное мнение, и эстонские умеренные политики поняли, что нельзя такую крупную конфессию, традиционно присутствующую на территории Эстонии, оставлять без регистрации. Те условия, которые нам предложили, мы должны были принять: храмы, в которых мы служим, фактически принадлежат Константинопольскому Патриархату. Мы надеемся все-таки, что эти храмы Константинополь передаст государству, а государство передаст их нам в аренду. Я вижу, что теперь с нами считаются и понимают, что вреда Эстонии мы не принесем.

— Вы в Эстонии все-таки свой человек, Владыко?

— Да. Митрополит Стефанус по-эстонски не говорит, а я говорю с представителями эстонской власти на эстонском языке. Было время, меня не приглашали на государственные праздники, а теперь приглашают. Эстонское правительство принимало очень хорошо Святейшего Патриарха, когда он приезжал в Эстонию в 2004 году. И по отношению к себе я не замечаю какого-то пренебрежения, с мнением митрополита Корнилия считаются. Премьер-министр меня специально пригласил к себе, чтобы выслушать мое мнение по поводу бронзового памятника советскому воину в Таллине.

— И как Вы его убеждали?

— Я не убеждал. Просто сказал, что убирать памятник не надо. Кулаком стучать нельзя, надо с Эстонией говорить по-хорошему. Мы — самостоятельное государство и имеем такие же права, как другие самостоятельные государства. У эстонцев очень сильное национальное чувство, и с этим надо считаться, нравится нам это или не нравится.

— Владыко, Вы много прожили, много служили и служите, говорят, что раньше вера была крепче и чище у православных, сейчас мы слабее и немощнее. Какой сейчас православный человек?

— Я буду говорить об Эстонии. В 40-м году в Эстонию пришла советская власть, и эстонцы, называли это оккупацией, а мы говорили: «Советские пришли». Все изменилось. Но церковная жизнь в советский период, в какой-то мере, внутренне улучшилась, потому что наши прихожане в условиях эстонской действительности стали слабее, а те верующие, что влились к нам из России, принесли глубину православной веры. За счет этого наша Церковь обновилась, но пришли элементы обрядоверия.

— В чем это выражается, как объяснить народу?

— Что вам скажут наши бабушки в церкви, как должна одеваться женщина? Скажут, что надо в платочке приходить, желательно, в темном. Да ведь дело не в платке — люди Литургии не понимают, что совершается в храме — не понимают. Думаю, в той или иной форме проблема непонимания Литургии, переживания Литургии была всегда в русском православном человеке. Одна прихожанка всегда опаздывала на Литургию и на исповедь. Потом после моих замечаний она стала приходить вовремя, исповедовалась, а после уходила на базар, покупала продукты, и к Причастию возвращалась в церковь.

— Как идет православная жизнь в Эстонии? Она укрепляется? Православие молодеет?

— Конечно, если бы все верующие пришли в один день в наши храмы, они бы не вместились. По общей массе сейчас мы видим не только одних бабулек, мужчин много, причем, детей приносят, причащают часто именно отцы; может быть, раз в месяц, но приходят всей семьей в храм. Возможно, нет полноты воцерковления, но они еще молоды и не постигли весь строй церковной жизни, а желание молиться явно есть. У нас раньше не было ранней Литургии в соборе, теперь у нас две Литургии — ранняя и поздняя, на которой служит архиерей, но на первой службе ничуть не меньше народа.

— Это в кафедральном храме св. Александра Невского?

— Да. Сейчас мы строим большой храм на Ласнамяэ, с ним много трудностей было пережито, но ни одна конфессия сейчас в Эстонии не строит новые храмы. Мы построили уже несколько.

— В чью честь строится храм?

— В честь иконы Божией Матери «Скоропослушница». У нас было подворье Пюхтицкого монастыря, и там был чтимый образ Скоропослушницы. Храм сломали, все увезли на склад. Когда я вернулся из заключения, приехал на этот склад и выкупил икону, она до сих пор у меня. Построим храм — я передам ее церкви. Но очень туго с деньгами, заканчиваем цокольный этаж, и как будет дальше, пока не знаем. Храм предполагается большой: внизу крестильный храм в честь преподобного Силуана Афонского, а наверху главный — престол и придельный — в честь Патриарха Тихона.

— Помогает Московская Патриархия?

— Нет. Нам дают деньги наши благотворители – русские бизнесмены в Эстонии.

— Сколько приходов, Владыко, в самоуправляемой Православной Церкви Эстонии?

— Тридцать приходов. У нас много скромных деревенских приходов. Молодежь уехала в города, стариков на зиму увозят дети к себе, в город, но храмы есть очень хорошие, интересные, таких храмов нет нигде — храмы из дикого камня, собранного на полях. Служат на приходах сорок священников, и сейчас мы практикуем рукоположение из благочестивых певчих, чтецов и псаломщиков, которые могут служить в воскресные дни и праздничные дни, неделю работая еще где-то. Иначе священнику на деревенском приходе не выжить.

— Скажите, Владыко святый, как Вы относитесь к необходимости проповедовать: везде, или для проповеди место только в храме?

— Как учили нас в семинарии: «Благовествуй во время и не вовремя, горе аще не благовествуй».

— Как будет проходить день памяти преподобномученика Корнилия 5 марта?

— Меня так поздравляют и величают в монастыре в этот день, что мне стыдно становится, но я очень благодарен отцу Тихону и братии за такое отношение, и чувствую себя здесь своим пострижеником.

На прощание Митрополит Таллинский и всея Эстонии Корнилий сказал:

«Мы черпаем от русской святости, и, когда наши паломники из Эстонии бывают, в частности, в Псково-Печерском монастыре, то всегда вдохновляются и религиозным чувством, и молитвенностью верующих, и тем вниманием, которое нам здесь оказывают. Возможно, паломники составляют братии некоторые тягости, но здесь терпят, и всегда наши паломники уезжают с лаской. Дай Бог, чтобы такие отношения сохранялись между православными, живущими по обе стороны границы».

Сайт Псковской епархии/Патриархия.ru