Российская академия образования — старейший научный институт, специалисты которого принимают активное участие в современном процессе образования, причем делают это не на словах, а на деле, подкрепляя экспериментально и научно свои предложения и рекомендации. Как часто к ним прислушиваются? Какие проблемы в своей сфере видит сама Академия и какими видит пути их решения? Об этом в интервью журналу «Православное образование» (№2, 2012) рассказывает президент Российской академии образования Николай Дмитриевич Никандров.

— Управлением системой российского образования занимается Министерство образования и науки во главе с А.А. Фурсенко: на уровне Министерства происходят реформы, разрабатываются и утверждаются законы. Каковы задачи Российской академии образования? Имеет ли она возможности вмешиваться в политику Министерства?

 — По нашему Уставу, который утвержден Правительством, мы должны научно обеспечивать деятельность и развитие российской системы образования на всех уровнях: от дошколки до повышения квалификации. Но мы не имеем прав управления образованием, да и не должны их иметь. Формально мы не подчиняемся никакому министерству, хотя деньги получаем из бюджета и в этом плане зависим от Правительства и Министерства финансов.

Что касается Министерства образования и науки РФ, то мы работаем в контакте с ним как организация, научно обеспечивающая процесс образования. Соответственно, речь идет не о вмешательстве, а о том, что Министерство может выполнять, а может и не выполнять наши рекомендации. Хотя бы потому, что деньги на образование даем не мы, а Правительство. Поэтому, например, когда в начале 2000-х годов на совещании работников образования в Кремле мы обосновали свою точку зрения на предмет необходимости выделения 15 % эфирного времени государственных телеканалов для детских и юношеских передач, государство не нашло возможным выделить на этот проект средства. Не потому, что оно такое плохое и не хочет, а только потому, что обязано считать деньги. Это пример того, что мы можем дать рекомендацию, но не факт, что она будет выполнена, ибо любые изменения связаны с вложением денежных средств.

— Николай Дмитриевич, каково Ваше личное мнение и мнение Академии в целом о реформах образования?

— Скажем так — мы испытываем по этому поводу сдержанный оптимизм. Признаем, что многое сделано из того, что нужно было сделать. Например, стало возможным участие Церкви, религий, конфессий в процессе образования. Очень важно, что не только государство занимается образованием, но все общество и, в частности, институты религии. Это не было бы возможно без реформ и Закона «Об образовании» 1992 года.

Да, в нем было много положений пропагандистского характера, например, положение о том (и это не выполнено до сих пор), чтобы средняя зарплата учителя была равна средней зарплате по стране, а у преподавателя высшей школы — была бы вдвое выше, чем средняя зарплата по стране. В какой-то мере мы подходим к этому сейчас. Нам помешал кризис и значительное падение производственных мощностей за последние годы (до 70%, в сравнении с тем, что было в Советском Союзе).

Негосударственное образование в целом, не только конфессиональное, — тоже положительное явление. Можно по-разному к нему относиться, но оно имеет право на существование и в большинстве стран прекрасно работает. Его нужно было ввести, дать людям дополнительную возможность выбора. Однако сделано это было тоже половинчато: не везде выполняется норма, согласно которой объем знаний в рамках Государственного образовательного стандарта должен финансироваться государством и быть для школьников бесплатным вне зависимости от формы организации школы. Сегодня наблюдается некоторое движение к выполнению этой нормы.
 Почему оптимизм сдержанный? Потому что были и другие моменты. Уже в 2000-е годы были реформы, с которыми Академия либо частично соглашалась, либо выражала свои сомнения. Например, это касается присоединения к Болонскому процессу.

Сама по себе идея хорошая, родилась она очень давно — в конце 1950-х годов в Западной Европе, страны которой решили сблизить свои системы образования с целью свободного передвижения и дружбы народов. В те годы для Советского Союза эта тема не была актуальной, потому что академическое движение было небольшим, но для новой России она стала важной. Однако у нас получилось все несколько иначе, чем предполагается документами Болонского процесса. В частности, там прописано важное положение о том, что все хорошее, что достигнуто в той или иной стране по части образования, должно быть сохранено. Что произошло в России? Мы поспешили с нововведениями и не учли того, как они лягут на российский опыт и традиции отечественного образования. Кое-что сохранилось, конечно, но больше изменилось, причем слишком быстро.

Возьмем тот же ЕГЭ, который также вызывает у нас сомнение. Хотя, вы удивитесь, но ЕГЭ — частично российское изобретение. Еще в начале ХХ века министр просвещения России Иван Толстой писал о необходимости создания единой программы, по которой принимали бы единый экзамен во всех уголках страны. Осуществлению его замысла помешали войны и революции, однако все же он вернулся на просторы российского образования.

Почему у нас были сомнения? Ведь сама идея хорошая. Потому что любая однократная проверка, любой однократный экзамен очень много оставляет за бортом собственно оценки: творчество, умение рассуждать и прочее. Поэтому Академия была полностью за тот подход, о котором не раз говорил ректор МГУ Виктор Садовничий: должны быть олимпиады и другие способы «фильтра» между школой и вузом, а не только ЕГЭ. К этому в итоге и пришли: есть много олимпиад, результаты которых засчитываются в качестве вступительных экзаменов в вуз.

— Тем не менее, многие относятся к этим реформам, в частности, к ЕГЭ, и прежде всего, к тестовой составляющей, крайне негативно. Говорят, что учителя не дают знания, а натаскивают детей на тесты, в итоге это совсем не тот подход, который дает человеку образование и культуру. То, что изменяются стандарты образования, например, сокращаются часы на русский язык и литературу, но вводится третий урок физической культуры — это тоже не все принимают. Возникает ощущение, что многие из этих реформ связаны не столько с вопросами образования, сколько с передвижениями денежных потоков. Насколько оправдано это подозрение? И могут ли родители не подчиниться общему правилу, если не хотят, чтобы их дети сдавали ЕГЭ, а сдавали традиционный экзамен?

— Что касается вопроса о передвижении денежных потоков: в условиях рыночной экономики денежная мотивация становится приоритетной если не для всех, то для очень многих и во многом. Поэтому и в данном случае такое не исключается, но я не готов это утверждать наверняка, без конкретных фактов.

Теперь по поводу свободы выбора родителями формы сдачи экзамена. Свобода — понятие относительное, она всегда ограничена некоторыми рамками. Ребенок входит в общество, в котором действуют эти рамки-нормы, а не желания папы и мамы. Будь наоборот, был бы хаос, а не цивилизованное общество.

Говоря о тестах, соглашусь, что они не охватывают всего, но некоторые вещи они отражают даже лучше, чем традиционный экзамен. Приведу примеры из общей и из своей студенческой практики.

Вопрос: когда родился Ленин? Два ответа: в 1870 или 1872 году. Допустим, что ученик не знает ни кто такой Ленин, ни тем более год его рождения, он просто отвечает наугад. Вероятность правильного ответа — 50%. Казалось бы, какой ужас, какая глупость! Но если засчитывать, например, только пять подряд данных правильных ответов и высчитать их вероятность, то это будет уже только 3% (т.е. ½ в пятой степени). А это гораздо меньше, чем возможная случайная ошибка «живого» преподавателя. На его решение может повлиять насморк, зубная боль или тот факт, что перед ним симпатичная студентка. Иными словами, тест уменьшает субъективный фактор оценки знаний учащихся.

Пример из моего студенчества: на экзамене по русской литературе мне задали вопрос о том, как некая записка героя в рассказе А.И. Герцена попала не в те руки. Этот факт абсолютно не влиял на ход повествования, но таким образом у студентов проверяли — читал ли он собственно произведение или пролистывал его в сокращенном виде в хрестоматии. Я вспомнил этот эпизод, когда кто-то из критиков ЕГЭ ужасался «глупым» вопросом о цвете сюртука Чичикова из «Мертвых душ».

— Какой мотивацией можно обозначить такую сторону реформ как сокращение уроков русского языка, истории, географии и т.д. в старших классах?

— Следует иметь в виду, что силы человеческие не беспредельны и время не должно быть занято только учением в школьные годы, нужно и многое другое делать.

Что касается увеличения или сохранения часов русского языка, истории, а также математики и естественнонаучных дисциплин, то проблему можно решить профильным обучением, которое постепенно внедряется. И раньше были, и сейчас существуют во всем мире и у нас специальные классы или школы с углубленным изучением иностранных языков, естественно-научных или гуманитарных дисциплин. Это замечательно, но в сегодняшнем мире, чтобы грамотно себя вести, человеку очень многое надо знать из разных областей. Есть такое высказывание: «Нужно знать многое о многом и все о своем». Однако и этого не получается, потому что объемы информации растут с невероятной скоростью, что и приводит к слабым успехам в учении. Хотя есть и другие причины.

Возьмем русский язык, который является не только школьным предметом, но также языком общения, национальным достоянием, культурой, а это значит, что его навыки формируются не только в школе, но и в самой среде — детской, подростковой, где существует свой сленг, с помощью телевидения, интернета, мобильной связи. Все эти факторы ничуть не меньше школы определяют культуру или бескультурье в употреблении русского языка.

По поводу третьего урока физкультуры хотел бы сказать, что для меня этот предмет один из первых по значимости. Мне 75 лет, и я никогда ничем не болел. Думаю, во-первых, потому, что искренне верю в Бога и, во-вторых, всю свою жизнь занимаюсь физической культурой: я все время в движении, что позволяет мне поддерживать нормальную форму и не болеть. Поэтому убежден, что третий урок физкультуры важен, особенно учитывая современную плохую экологию, часто неправильную структуру питания и прочее.

— В докладе на прошедших ХХ Международных Рождественских образовательных чтениях Вы упомянули слова из православного катехизиса, изданного более ста лет назад: «Составляя необходимое условие жизни, телесный труд развивает и укрепляет тело... и сообщает ему естественную красоту. Напротив, держание тела в покое, сонливость, нега не только разстроивают (так в первоисточнике) здоровье человека, но разслабляют и душевные его силы». Занимается ли РАО вопросами здоровья школьников?

— Да, вопросы здоровья детей — и наша епархия. Более того, у нас есть Институт возрастной психологии, возглавляемый Марьяной Михайловной Безруких, где ведутся исследования и делаются соответствующие разработки. Мы сотрудничаем и с Академией медицинских наук. Все наши собственные и совместные с другими Академиями и институтами разработки публикуются не только в виде научных трудов, но и в форме общедоступных и понятных брошюр и пособий, которые полезны для педагогов и родителей.

— Насколько оправдано и нужно ли вообще многообразие программ по одному и тому же предмету? Ведь в разных классах даже одной школы преподавание может вестись по совершенно разным по форме и содержанию учебникам, в зависимости от того, какие пособия выбрал учитель.

— Я думаю, это возможно, но должны быть установлены пределы: что и в каком объеме ребенок должен знать по выходе из школы, и общую норму должны знать все. Это нужно и для оценки, и для поступления в вуз, и вообще как некий объединяющий всех фактор. Знания, полученные сверх этой программы, — личное дело каждого ученика, результат возможностей учителя и конкретной школы.

Если же учебники будут резко различаться по содержанию на уровне базисных фактов, то выпускники разных школ могут попасть в странное положение при проверке их знаний, да и вообще по жизни. Например, в начале 2000-х годов существовало более 60 вариантов учебника по истории, в которых давалось разное представление о существенных моментах истории нашей страны. Так, в некоторых пособиях вовсе не упоминался маршал Жуков, практически не рассказывалось о положительной роли Православной Церкви во время Великой Отечественной войны и т.д. Возьмем пример Америки, где школам также предлагается несколько учебников по истории, но важные для страны события в них описываются практически одинаково, потому что все понимают: история — важное средство гражданского и идеологического (да, именно так) воспитания. У нас, слава Богу, к этому тоже пришли. А наша Академия постарается не допустить иного, потому что все учебники должны проходить экспертизу в РАН и РАО.

— Со стороны православных людей часто поступают предложения внести изменения в учебники истории, литературы, биологии и т.д., чтобы правдиво отразить в них то влияние, которое оказали Православная Церковь и православные ученые, деятели культуры, политики, исследователи и т.д. на развитие нашей истории и культуры. В том числе речь идет и об отражении подвига новомучеников в школьных учебниках. Что Вы об этом думаете?

— О новомучениках говорить нужно, только возникает разумный вопрос об объеме такого материала, ибо его очень много. В советское время было как много хорошего, например, социальная защищенность, так и плохого, например, гонения на Церковь и священнослужителей. Мой дед был священником, в 1937 году его арестовали, а в начале войны расстреляли. Позже мы получили свидетельство о реабилитации, но деда это не вернуло. А он даже не интересовался политикой, его волновали только духовные вопросы.

Поэтому, отвечая на ваш вопрос, ограничусь общим понимаем того, что эту проблематику нужно затрагивать, правдиво раскрывая тему. Но пока не выработаны конкретные механизмы и шаги, которые позволят освещать эту тему в учебниках так, как она того заслуживает.

— Николай Дмитриевич, кто занимается содержанием учебников по общеобразовательным предметам: ваши специалисты или сторонние?

— В советское время 60 % всех учебников были написаны специалистами Академии образования, сегодня этот процент составляет примерно 30.

Задача наших специалистов, если не они сами составляют пособие, — посмотреть, насколько методически правильно автор учебника выстроил его.

В конечном итоге все пособия должны проходить экспертизу у нас и в РАН. Они по своей, собственно научной части, а мы по методической, т.е. проверяем, чтобы учебники соответствовали современному пониманию вопроса в педагогике и методике.

— Каково участие Академии в создании и продвижении курса Основ религиозных культур и светской этики? На Ваш взгляд, насколько сейчас этот курс совершенен?

— Мы не являемся авторами учебников этого курса. У нас были предложения по ним, поправки по возможным вариантам учебников, но все-таки, как это и было задумано, приоритет был дан представителям религий и конфессий, которые знают предмет лучше нас. Если же говорить об Основах православной культуры, то в это пособие вошли и некоторые материалы специалистов РАО.

— Николай Дмитриевич, от кого исходила идея проводить уроки ОРКСЭ на рубеже 4-5 класса?

— Такое решение стало неким компромиссом между тем, чтобы данный предмет давать с 1 по 11 класс и тем, что нужно это делать только в начальной школе, где закладываются основы.

Хотел бы добавить также, что методическое обеспечение, повышение квалификации педагогов, их подготовка и переподготовка, все это происходит на базе Академии повышения квалификации с участием и наших сотрудников. И еще один момент, связанный с Вашим вопросом. Сама идея курса ОРКСЭ, несомненно, принадлежит Святейшему Патриарху Кириллу. Он буквально через несколько дней после интронизации откликнулся на мою просьбу о встрече и вскоре познакомил меня с епископом (ныне митрополитом) Меркурием как ответственным за дела религиозного образования и катехизации в Русской Православной Церкви. И во время той для меня очень памятной встречи Святейший сказал, что для продвижения духовно-нравственного образования школьников необходимо расширить проблематику, включив сведения и о других религиях, и вопросы светской этики. Это было за несколько месяцев до встречи Президента страны с представителями традиционных религий России, где было принято соответствующее решение.

— В своем докладе на прошедших недавно Чтениях Вы, сославшись на статью Конституции, отметили, что по закону «кто угодно, например, школьный учитель в любое время, например, на уроке может распространять свои религиозные убеждения». Относится ли это к тому, что, например, учитель может поставить в классе, где он постоянно преподает, икону, несмотря на различия в вероисповедании своих учеников? Должен ли он ожидать, что ему укажут на светский характер школы и попросят икону убрать? Приведу в пример святителя Луку (Войно-Ясенецкого), известнейшего хирурга, у которого в операционной всегда висела икона, а операции он, разумеется, делал всем, не только православным.

— В общеобразовательной школе, думаю, что скажут именно так и, возможно, будут правы, потому что икона — предмет культа. Я считаю неправильным использовать предметы культа только потому, что они красивые, или следуя моде, или как экспонат музея. Надо учитывать и то, что в общеобразовательной школе учатся и дети других вероисповеданий.

До революции, когда Православие было государственной религией, иконы в классах, естественно, были практически всегда. Но в современной общеобразовательной светской школе, думаю, икону ставить не стоит. Хотя это вопрос сложный, я могу быть не прав.

— Как Вы оцениваете масштаб взаимодействия Российской академии образования и Русской Православной Церкви? Каковы его перспективы?

— Однозначно, взаимодействие может быть большим, чем есть сейчас. И с Русской Православной Церковью, и другими конфессиями. Перспектив для взаимодействия много, хотя бы и в области подготовки новых редакций учебников ОРКСЭ. Повторюсь, что его содержание — дело служителей Церкви, представителей различных религий и конфессий. Мы же можем помочь методически, предложить более интересные способы изложения материала.

Я уверен, что для человека современного становится все более ясно, что только путем чисто светского образования и в отрыве от духовного освоения мира с помощью религии, жить трудно. Думаю, люди будут все больше это понимать. Усилия Отдела религиозного образования и катехизации и, в целом, усилия Церкви будут все более целенаправленными и полезными.

Нельзя не учитывать и тот фактор, что уровень образования духовенства также должен быть высоким, потому что в Церковь приходит все больше молодежи, для которой важно и то, насколько хорошим оратором является батюшка. Это привлекает людей в Церковь.

Беседовали Е. Балашова, С. Павленко