Заместитель председателя Учебного комитета Русской Православной Церкви архимандрит Кирилл (Говорун) в интервью главному редактору интернет-издания «Татьянин день» Ксении Лученко рассказал о состоянии современного мирового богословия и перспективах теологического образования в России.

— Отец Кирилл, Вы часто бываете на международных конференциях по богословию. Какие сейчас проблемы в международном богословском сообществе наиболее актуальны, какие темы обсуждаются?

— Тематика международных встреч, на которые собираются богословы и представители различных церковных сообществ, многообразна. Есть направление, связанное с межхристианскими отношениями. Его представляют люди, которые регулярно на протяжении многих лет участвуют в различных межхристианских форумах и с большей или меньшей степенью искренности заинтересованы в восстановлении христианского единства. Не всегда на этих встречах высок богословский уровень дискуссий.

Есть другое направление, другой вид конференций, в которых участвуют представители академического сообщества, университетов, научно-исследовательских центров. Это отдельный жанр, который предполагает высокий уровень академичности и компетенции участников. Как правило, на таких встречах обсуждаются достаточно узкие вопросы, к тому же не всегда связанные со злободневностью.

Однако случается и интересный симбиоз, соединение того и другого. Например, существует смешанная комиссия по православно-католическому диалогу, в которой официально участвует и Русская Православная Церковь. Эта комиссия призвана обсуждать различные проблемы двусторонних отношений в богословском, историческом и иных ключах. Это официальный диалог, но есть и неофициальный, осуществляемый в рамках группы святого Иринея Лионского, которая собирается под эгидой австрийского фонда «Pro Oriente» и старается обсуждать те же самые проблемы, о которых речь идет на официальном диалоге. Но обсуждение это проходит на более высоком академическом уровне, где стороны представляют не какую-либо Церковь, а самих себя, свои академические институты. Это дает возможность с меньшей ангажированностью проводить научную дискуссию. Опыт показывает, что такие академические обсуждения бывают более плодотворны и эффективны с точки зрения достижения более полного взаимопонимания.

Иными словами, существует два подхода: один официозный и зачастую связанный с церковно-политической целесообразностью. Другой — зиждется на академичности, на желании исследователей установить историческую истину независимо от того, кому она будет выгодна. На мой взгляд, этот второй подход является более честным. Другой вопрос, как сделать так, чтобы чисто академическая деятельность была рецептирована Церквами.

Наконец, существуют большие форумы типа «Оксфордской патристической конференции» или Конгресса византологов, которые собирают сотни специалистов в данных областях со всего мира. Конечно, говорить о каких-то прорывах в научно-исследовательской деятельности на этих конференциях сложно, потому что задача таких форумов, как мне кажется, другая: собрать людей вместе, дать им возможность пообщаться.

— А если говорить о темах, что Вы запомнили в последнее время актуального, яркого?

— Если брать большие конгрессы, такие как «Оксфордская патристическая конференция», то там тематика очень широкая, начиная от новозаветных исследований и заканчивая современным состоянием патристики. Традиционно существуют секции, которые посвящены доникейскому, никейскому, халкидонскому богословию. Неизменно присутствует Августин. Есть даже шутка у западных ученых, что вся патристика делится на две части: на Августина и на все остальное.

Интересен также диалог между наукой, философией и богословием. Это направление вызывает очень большую заинтересованность у всех участников диалога, включая представителей естественнонаучного знания. В этот диалог вовлекаются теперь не только естественные науки: физика, химия, биология, но и социология, психология. И здесь, на стыке гуманитарных и естественных наук, а также богословия случаются очень интересные прозрения.

— Вы говорите, что идет диалог богословия с современной философией, социологией, другими гуманитарными науками. Мы с Вами недавно участвовали в семинаре по информационному обществу. На международном уровне эта тема как-то обсуждается? Ведутся ли дискуссии о богословии в информационную эпоху, современных технологиях?

— Безусловно, дискуссия о влиянии СМИ на общество и на индивидуума ведется давно. И богословие, конечно, участвует в этой дискуссии.

Я был свидетелем очень интересных дискуссий, которые велись и продолжают вестись по этому вопросу в Греции. Там, как, наверное, и везде, остро стоит вопрос о том, насколько реальной силой является так называемая «четвертая власть», насколько большое влияние на общество она оказывает. В церковной среде эта дискуссия отражается в различных публикациях, рефлексиях со стороны богословов, которые пытаются, что называется, «воцерковить» и придать некое церковное измерение СМИ. Так что мы у себя не изобретаем велосипед, не открываем ничего нового.

Вообще, мне кажется, что та проблематика, которой мы сейчас занимаемся, во многом уже была освоена в Греции. Я говорю о Греции прежде всего потому, что это православная страна, в которой к тому же в последнее столетие очень динамично развивалось общество, пытаясь осмыслить себя по отношению к православной традиции. В отличие от нас, там религия не была под запретом, и церковно-общественные явления, которые мы сейчас переживаем, возникли раньше. Это и секуляризация, и урбанизация. Ведь в Греции в 70-80-е годы XX века произошло качественное изменение Православия. Оно из сельского превратилось вдруг в урбанизированное со всеми вытекающими последствиями.

Еще в 50-60-е годы в Греции была сильна «деревня» с традиционными православными устоями. При этом город был очень секуляризирован. В 70-80-е годы города вновь начинают обретать свою православную идентичность. Но это уже другое Православие — значительно урбанизированное, во многом более осмысленное, преломленное через призму социальных программ, которые были популярны, в частности, в 70-80-е годы, благодаря деятельности братств. А вот села сейчас очень секуляризированы, очень далеко отошли от Церкви.

Соответственно, в обществе нарастали процессы секуляризации, потом возрождались постсекулярные тенденции. Церковь же тем или иным образом на это реагировала. Она, в частности, активно участвовала в политических проектах. Например, позволила втянуть себя в политическое противостояние, которое возникло в связи с приходом к власти хунты в 1967 году. Практически, она поддержала хунту, выступившую с некоей «православной» программой. После фиаско хунты в 1974 году во многом произошло фиаско Церкви, и она вынуждена была восстанавливать свое влияние в обществе путем деполитизации.

Общественные процессы носят универсальный характер и они раньше, чем у нас, прошли в Греции. Поэтому этот опыт интересен. В том числе касательно СМИ.

— Какие богословские школы наиболее авторитетны в православном мире, где сегодня очаги настоящего богословия?

— Есть две модели существования православной богословской школы. Первая модель - самостоятельная, самодостаточная школа. Например, Свято-Сергиевский институт, Свято-Владимирская семинария, семинария в Джорданвилле, если брать западное полушарие. Вторая модель — богословские центры, которые существуют при авторитетных светских университетах. У каждой из этих моделей есть свои преимущества и свои недостатки. Скажем, преимущество самодостаточных учебных заведений типа семинарий и академий заключается в том, что они обеспечивают целостный подход в богословском формировании личности. Но здесь есть и обратная сторона: такие школы редко когда имеют достаточно сил, чтобы оставаться на высоте академического дискурса. И часто оказываются в кризисе, потому что не находят достаточной мотивации оставаться на высоте научно-исследовательской деятельности. Это характерно для всех конфессиональных школ — не только православных.

А вот у центров, факультетов и кафедр, которые существуют при светских университетах, преимущества и недостатки с точностью до наоборот. С одной стороны, преимущества в том, что всегда поддерживается высокий академический уровень, потому что есть требования университетов, стандарты, которые подстегивают и богословов к тому, чтобы быть на определенной высоте. С другой стороны, такие школы дают достаточно фрагментарное представление о традиции. То есть, они дают определенные навыки научно-богословской работы, но не дают всего необходимого для того, чтобы человек сформировался как христианин, как богослов. И как соединить только положительные стороны и убрать все отрицательные стороны этих двух подходов, я, например, не знаю.

— У нас бы теперь сказали, что в духовных школах готовят богословов, а в университетах — теологов. Но это русский филологический казус. А за рубежом дипломы, академический статус тех, кто учился в конфессиональных школах и на светских теологических факультетах, унифицирован?

— Все сейчас немножко смешалось. Мы находим в конфессиональных учебных заведениях достаточно случайных людей и в светских учебных заведениях — очень глубоких и замечательных богословов. Например, богословские факультеты греческих университетов являются главными центрами богословия современной Греции, где преподают великолепные профессора, незаурядные богословы, глубокие, воцерковленные, носители традиций. Но большинство студентов имеют очень формальное отношение к богословию, иногда и просто к Церкви. Это связано с тем, что выпускники богословских факультетов университетов имеют право становиться госслужащими. А система поступления в университеты Греции такова, что есть определенный рейтинг факультетов, и студент, который не набирает достаточного количества баллов, может поступить на факультет более низшего ранга. И самый низший ранг занимает богословский факультет. Поэтому туда поступает очень много людей, юношей и девушек, которые потом могут стать учителями в школах, госслужащими, и это для них является единственной мотивацией пойти изучать богословие.

С другой стороны, есть прекрасные светские университеты, где подвизаются богословы высокого уровня. Вот, например, Оксфордский университет, где сформировалась школа митрополита Каллиста (Уэра). Многие современные западные православные богословы так или иначе были учениками владыки Каллиста, прошли через эту оксфордскую школу.

— В том числе и Вы?

— Я, к сожалению, начал писать свою работу, когда владыка Каллист ушел на пенсию, и он уже не мог быть моим научным руководителем. Но я очень рад, что у меня был другой научный руководитель. Дарэмский университет, где я учился, на то время был единственным остававшимся в Англии центром, где готовили высококвалифицированных богословов. Вот еще один пример: светский университет, где тоже вокруг одного человека образовалась хорошая школа, круг специалистов.

— У нас сейчас специальность «Теология» планируют ввести в официальный формальный перечень ваковских специальностей, придать ей государственный статус. Как Вы думаете, насколько это перспективно в наших условиях, особенно — учитывая греческий опыт?

— Мы должны немножко шире смотреть на этот вопрос. Вопрос не просто в признании наших дипломов, введении теологии в перечень ваковских дисциплин. Во-первых, не очень понятно, что будет с ВАКом. Тенденция такова, что надуниверситетские структуры если и не отменят полностью, то, по крайней мере, их роль будет постепенно уменьшаться. И основную роль в образовательном процессе, научно-исследовательском процессе должны играть университеты.

Во-вторых, большой вопрос: признание нашего образования — это самодостаточная цель или все-таки средство для достижения других целей? Мне кажется, нам прежде всего следует решить проблему целеполагания. Я думаю, что признание само по себе не имеет никакого значения — оно является  не самодостаточной ценностью, но средством, путем достижения других целей. Самая же главная цель, стоящая перед нами, — это повышение уровня нашего образования.

Мы говорили о том, что конфессиональные учебные заведения обречены без внешней академической подпитки на угасание, на то, что уровень науки, учебы, воспитания будет постоянно падать. В замкнутой среде, как известно, возрастает энтропия. И, в конце концов, процесс образования становится все более и более хаотичным и все менее эффективным. За счет размыкания этой системы мы добиваемся того, что уровень повышается. Признание нам нужно, чтобы разомкнуть систему, не дать ей скатываться в непрофессионализм, в обманывание самих себя, потому что иногда мы просто создаем видимость учебного процесса, имитируем учебный процесс.

Для того, чтобы удельный вес имитации учебного процесса не становился критичным, необходимо размыкание. А для этого нам нужно даже не признание, а взаимодействие с отечественной светской системой образования, а также с международной богословской системой образования.

Для этого нам необходимо транслировать нашу собственную систему образования в термины, понятные для внешних, чтобы она была сопоставима и соизмерима с этими образовательными пространствами.

— То есть собственно ВАК здесь не принципиален?

— ВАК — это не принципиально.

— А какие есть другие пути признания, кроме ВАКа?

— Мы избрали путь вступления в партнерство с западными университетами и иными учебными заведениями. Я думаю, что в ближайшее время мы сможем сообразоваться со стандартами наших партнеров таким образом, что они, в конце концов, смогут нас признать. Они уже сейчас готовы нас признавать и доброжелательно с нами сотрудничать. Но есть определенные формальности — не такие уж сложные, которым мы должны соответствовать. Я думаю, что в ближайшее время мы достигнем такой интеграции в международное академическое богословское сообщество, которая позволит нам легче интегрироваться и в отечественное образовательное пространство.

Признание со стороны западных университетов, которого добиться достаточно легко, выбьет последний аргумент из рук тех, кто сопротивляется признанию богословского образования в нашей стране. Диалог со светскими чиновниками от образования и учеными такой сложный, потому что многие просто не могут принять, что богословие — это наука. Между тем, в международной практике богословие давным-давно признано наукой, это равноправная университетская дисциплина. Причем богословие как наука — это прародительница остальных университетских наук, и именно с богословских факультетов начинались европейские университеты.

— А в чем формально это признание со стороны западных учебных заведений может выражаться?

— В том, что будут признаваться наши дипломы, в том, что, например, студенты, которые закончили семинарию у нас и получили степень бакалавра, смогут сразу писать магистерские диссертации в западных университетах. Потому что часто наши студенты, закончившие даже духовную академию, то есть формально соответствующие уровню PhD, вынуждены с нуля начинать обучение и учиться на бакалаврских уровнях в западных университетах, что несправедливо. Обмен, мобильность студентов — это один из аспектов признания.

Другой аспект признания — это то, что мы сможем разрабатывать собственные модули, например, магистерские, для того, чтобы привлекать западных студентов в наши учебные заведения. Потому что существует огромный спрос на Западе на аутентичную интерпретацию православных традиций, на магистерские модули, посвященные различным аспектам православного богословия. Я думаю, что мы будем разрабатывать такие модули здесь и привлекать таким образом к нам западных студентов. То есть, у реформированного духовного образования будет большой миссионерский потенциал.

— Каким образом это скажется на возможностях профессорско-преподавательского состава духовных школ?

— Мы готовы будем экспортировать определенные образовательные модули в западные университеты. У нас есть уже идеи, в каких именно университетах мы могли бы предлагать собственные модули и преподавать их силами наших преподавателей. Наши преподаватели могли бы выступать в качестве посещающих профессоров в западных университетах. Это позволит им теснее интегрироваться в академические сообщества, непосредственно участвовать в международных исследовательских проектах. Это поспособствует, с одной стороны, повышению уровня преподавания здесь, а с другой стороны, станет весомым вкладом в мировую богословскую науку со стороны наших специалистов, которые имеют свой взгляд на многие вещи, очень важный и востребованный там.

— То есть, Болонская система для духовных школ — это скорее благо?

— Скорее да. Хотя у Болонской системы есть и свои «но». Существует также определенное неприятие Болонских норм в некоторых богословских учебных заведениях на Западе. Но только отдельных норм, потому что Болонский процесс — это императив, его невозможно избежать. Нужно сказать, что многие православные учебные заведения в Европе уже перестроились на Болонские нормы: греческие университеты, богословские факультеты болгарских, сербских, румынских университетов. Болонский процесс очень формальный. Он касается форм преподавания, но не его содержания. А у нас иногда думают, что Болонский процесс затрагивает и форму, и содержание. Это прежде всего форма учета дидактического процесса и новые подходы к преподаванию, связанные с акцентом на большую самостоятельность усвоения материала студентами, особыми критериями контроля качества образования.

То есть Болонская система — это определенная направленность, а не какая-то панацея,  не жесткий стандарт. У нас Болонский процесс нашел воплощение в стандарте третьего поколения, который является определенной редукцией болонской логики: на основе достаточно открытого процесса создали замкнутую и жесткую систему.

А мы воспринимаем Болонский процесс, как открытую систему, которая позволяет сохраниться очень многим особенностям, в том числе особенностям, связанным с преподаванием богословия в наших духовных школах.

Мы должны зарезервировать в Болонском процессе место для этих традиций. И здесь мы находим солидарность со стороны других учебных заведений. Потому что у них те же самые проблемы, сформировались определенные традиции в преподавании богословия, они не хотят расставаться с этими традициями ради каких-то формальностей. Нужно сказать, что Болонский процесс достаточно гибок для того, чтобы дать место этим традициям.