18 апреля исполнилось 110 лет со дня кончины выдающегося историка Церкви В.В. Болотова (1854-1900). О жизненном пути и научном подвиге ученого рассказывается в статье Ю.И. Рубана, опубликованной на сайте «Вода живая».
«Исторические мозоли»
Жизнь этого человека, «любимого детища Петербургской Духовной академии», бедна внешними событиями, а его происхождение нарочито «простое», не дающее права говорить о семейных научных традициях и прочих генетических преимуществах. Бог словно бы нарочно избрал именно его стать величайшим русским историком Церкви и тем еще раз напомнить о свободе пророческого дара, как в случае с крестьянином Амосом, ставшим первым в череде великих пророков-писателей.
Василий Васильевич родился в канун памяти Василия Великого и вполне оправдал титул своего святого. Это произошло 31 декабря 1853 (12 января 1854) года в селе Кравотынь Осташковского уезда Тверской губернии в семье причетника Троицкого собора в Осташкове Василия Тимофеевича, погибшего незадолго до рождения сына. Сирота Васильюшка, как его называла мать, Мария Ивановна, получил право учебы за казенный счет, окончил в 1875 году Тверскую духовную семинарию и поступил в Санкт-Петербургскую духовную академию на церковно-историческое отделение. Здесь он смог вполне реализовать свои интересы, влекшие его «в область истории Христианского Востока в широком смысле (не греческого лишь)» (А.И. Бриллиантов).
Прилежный студент сразу же обратил внимание наставников своими феноменальными способностями, поэтому, когда после смерти профессора И.В. Чельцова (в марте 1878 года) овдовела кафедра церковной истории, то профессор И.Е. Троицкий предложил оставить ее вакантной до тех пор, пока третьекурсник Василий Болотов окончит академию и защитит магистерскую диссертацию. (В те времена благородные профессора ради общей пользы были готовы поступиться личными амбициями и признать превосходство другого). В ноябре 1879 года молодой доцент Василий Болотов занял эту кафедру и служил на ней до самой смерти; в 1884 году он получил звание экстраординарного, а в 1896 году, после присвоения ему степени доктора церковной истории honoris causa, — ординарного профессора.
Хотя Болотов и был «затворником», он не мог себе позволить только кабинетный труд. К его эрудиции прибегали высшие церковные власти и светское правительство. С декабря 1892 года он работал в Комиссии по старокатолическому вопросу, а также принимал участие в совершившемся в 1898 году присоединении к Православной Церкви сиро-халдейских несториан. За переводы дипломатической переписки с эфиопских языков он досрочно получил чин действительного статского советника. Признанием ученых заслуг на всероссийском уровне стало избрание его в 1893 году членом-корреспондентом Императорской Академии наук по разряду историко-политических наук. Наконец, в 1899 году Василий Васильевич работал в возглавляемой Д.И. Менделеевым Комиссии по реформе календаря, удивляя всех своими невероятными для гуманитария математическими познаниями. О Василии Болотове говорили, что он соединял в себе Духовную академию и университет: богословские знания, питаемые верой, с феноменальной эрудицией в области филологии, источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин. По своему научному потенциалу он не уступал академику Борису Тураеву и мог бы сделать блестящую карьеру, но предпочел остаться скромным профессором Духовной академии. Когда Тураев, с которым они вместе занимались эфиопскими литургическими текстами, пригласил его перейти в университет, то Болотов с присущей ему иронией ответил, что «серьезно собирается еще в XIX веке умереть и остаться верным сыном XIX столетия». Так и случилось: он скончался в Великую среду 5 (18) апреля 1900 года и упокоился на Никольском кладбище Александро-Невской Лавры. Его последними словами были восклицания: «Как прекрасны последние минуты! Иду ко кресту! Христос идет!»
Врач, осматривавший тело покойного, с удивлением обнаружил у него на левом бедре обширную застарелую мозоль. Потом кто-то вспомнил рассказ Болотова о том, что, работая с огромными древними фолиантами, он «имел обыкновение» упирать их в бедро и «сходу скатывать в тетрадь» необходимые для дальнейшей работы тексты. Мозоли бывают не только у грузчиков и чернорабочих...
Филолог? Историк? Богослов?
Сама История определила своему верному служителю титул «историка» с эпитетом «великий». Но знакомство со списком работ Болотова заставляет признать в нем не совсем обычного «историка-гуманитария». Он был не сладкоречивым популяризатором, но видел свое предназначение в том, чтобы быть «лишь строгим до сухости <...> ученым исследователем» (А.И. Бриллиантов), и предназначал свои сочинения «читателям полета самого высокого или пэрам по положению и оружию». Василий Васильевич стремился сказать «что-нибудь новенькое в заезженной всякими пособиями» древней церковной истории и потому основывал свои работы на оригинальных текстах. В плане методологии он принадлежал к плеяде энциклопедистов-филологов в самом широком смысле. «Такой филолог обязывался знать <...> все — коль скоро все в принципе может потребоваться для прояснения того или иного текста» (С.С. Аверинцев).
Историк стремится, насколько это возможно, проникнуть в сознание древнего автора, жившего в особом историческом контексте, а не подменять его мысли своими произвольными суждениями. Единственное условие для этого — обращение к языку и культурным традициям изучаемого автора. Василий Васильевич недаром подчеркивал, что наше слово «историк» происходит от греческого истор — то есть свидетель! Это юридический термин. Честный историк ставит перед собой цель: «знать, как знает свидетель». Историк — «судия», которым управляют факты, а не он ими. Поэтому невозможно отделить Болотова-богослова от Болотова-историка и филолога. Для Болотова научный инструментарий — не цель, а средство для реконструкции подлинной церковной жизни, для понимания истории богословской мысли Церкви. Ученый блестяще доказал это уже своей магистерской диссертацией «Учение Оригена о Святой Троице» (1879), которая и «по сей день остается лучшим изложением тринитарных взглядов Оригена» (протоиерей Георгий Флоровский). А чего стоит гениальное в своем лаконизме разрешение «проблемы» Filioque в его «Лекциях»! «В учении о Святом Духе мы расходимся с латинянами именно в терминологии». Они «удержали старый термин ex substantia, и для них исхождение Святого Духа представлялось как actus substantiae. Поэтому для них естественным было требование, чтобы и Сын мыслился как изводящий Святого Духа, ибо существо Отца и Сына — одно и то же (ex utroque, ex Patre Filioque). <...> Таким образом, между нами и латинянами различие заключается в глубине мысли: для нас исхождение Святого Духа есть акт ипостаси, а для латинян — акт существа». Так мог сказать только филолог.
Болотов справедливо считал историю наукой honoris causa и критически оценивал состояние источниковедения своего времени. Поэтому он не стремился построить «стройное вполне законченное здание» и сравнивал историка не с архитектором, а скорее с ремесленником, закладывающим прочный фундамент из твердо установленных фактов и событий. В этом он был солидарен с А.А. Дмитриевским, знаменитым исследователем литургических рукописей, который считал, что современная наука нуждается «в чернорабочих руках, в тружениках, <...> а беловая <...> работа — дело еще отдаленного будущего». Умерший в 46 лет Василий Болотов был таким тружеником.
Б.А. Тураев точно заметил, что Болотов явился в науке как бы «сам по себе», возник без подготовки и ушел без продолжения. Да, эпоха таких титанов-энциклопедистов прошла, но никто не отменял болотовских принципов научной работы, без соблюдения которых никакая школа — духовная или светская — не может быть действительно высшей. Но предпринимаются ли попытки на современном уровне восстановить великие традиции, соединить в научном аспекте Духовную академию и университет? Почему многотомное издание трудов «нашего» Болотова осуществляют москвичи? Почему установленная десять лет назад на надгробии Василия Болотова икона его святого уже обветшала? Риторические ли это вопросы? Ведь чтить память великих предшественников — значит продолжать их деяния.
