Богословие в современном мире — это творчество, академическая наука или стержень живой христианской жизни? Как в среде русской эмиграции переживалось литургическое возрождение? Об этом и многом другом в интервью интернет-изданию «Татьянин день» рассказал протопресвитер Борис Бобринский, заведующий кафедрой догматического богословия Свято-Сергиевского богословского института в Париже.
***
— Что такое богословие?
— Богословие — это наука о жизни вечной. Не надо бояться этого слова, но не надо и злоупотреблять им, потому что слово «наука» часто извращается ... Конечно, чтобы быть ученым, надо иметь диплом, огромную эрудицию, но это не самое главное. Наши духовные школы, академии и семинарии, воспитывают человека в богопознании через Писание, через историю Церкви, через богослужение, через систематизированное в догматических книгах учение о Боге, о Троице, о творении мира, о человеке. Все это можно изобразить сухо и школьно, а можно очень живо, исходя из внутреннего опыта. И тут возможны разные уровни и глубины подхода к основным богословским темам.
Мне говорят: «Отец Борис, Вы специализируетесь на Духе Святом!» — Какой ужас! Я специализируюсь на Духе Святом... Как можно! Вы чувствуете: это сразу вызывает и смех, и страх! Тут нужно быть очень осторожным и вместе с тем знать, что подлинный богослов, прибегая к внутреннему личному и всецерковному опыту, который он впитывает в себя, вместе с тем не гнушается научными исследованиями. Одно другому помогает при условии, чтобы эрудиция не затеняла собой духовный опыт и смирение.
Вся проблема нашего духовного бытия заключается в том, чтобы человек стал цельным существом через единение разума, воли, любви, веры. Господь ждет, чтобы мы открыли Ему свое сердце. Когда мы открываем Господу сердце, то постепенно Он туда вселяется, и именно из сердца идет осеменение и оживотворение всех клеточек мозга, нервов, чувств. Происходит постепенное озарение и умиротворение нашего бытия. Подлинное духовное ведение есть ведение сердечное, что вовсе не означает сентиментальное или чувственное. Сердце — это корень духовного бытия. Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем помышлением твоим! Когда мы говорим о сердце, то говорим о том месте, которое обнимает и соединяет все наше бытие. Когда мы приступаем к боговедению, Бог открывается нам через Слово, которое проникает в глубину сердца, и Слово Божие должно в нас прорасти, соединиться с нами воедино. Когда Слово Божие вселяется в нас, то каждое наше слово становится отображением Слова Божия.
— Наука предполагает движение вперед. Возможно ли развитие богословия?
— Развитие богословской науки происходило в течение веков. Главным образом в связи с ересями — троичными, ересями, касательно Личности или двух Природ Спасителя. Благодаря ересям, как ни странно, Церковь формулировала свое догматическое учение. В настоящее время главная наша тема — бытие Церкви. Ну и, кроме того, я бы назвал проблемы экологии: отношения христиан к природе, которая сейчас находится в ужасающем состоянии. А мы ответственны за благобытие божественного сада, который нам Господь вручил расти и умножать.
— То есть богословие реагирует и на жизнь общества, и в этом его развитие?
— Я думаю, да. Это касается и отношения Церкви к социальным проблемам: неравенства, нищеты, болезней. И в этом смысле богословие не лишено пастырского отношения к людям, к верующим и к неверующим. Мы ответственны за мир, за людей, за тех, кто еще не познал Христа, или отверг Его, борется с Ним или отрицает Его. В этом отношении Церковь должна воспитать в нас чувство жалости, чувство глубокой ответственности за мир, который Бог так возлюбил, что послал Сына Своего Единородного, чтобы всяк верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную. Так что, видите, если мы во Христе, то мы уже во Христе любим и переживаем судьбы всего мира. Хорошо в этом смысле прочитать слова старца Силуана или некоторые места из Исаака Сирина. Эти святые горели любовью ко всему человечеству и ко всякой твари.
Что есть Церковь?
— Вы сказали, что богословие в XX веке изучало жизнь Церкви. Это отражено в трудах профессоров Свято-Сергиевского богословского института — архимандрита Киприана (Керна), протопресвитера Александра Шмемана, протопресвитера Николая Афанасьева...
— Протопресвитера Георгия Флоровского...
— Часто мы, верующие, вообще не задумываемся о том, что есть Церковь. А люди неверующие считают Церковь неким аналогом светского учреждения. Что же такое Церковь?
— Надо уметь различать в Церкви ее внешние одеяния: одеяния обрядов, символов, образов, которые исторически создавались и необходимы. Но за ними стоит внутренняя реальность. И человек имеет тело, плоть, мысли, лицо, но имеет и душу, которую нужно почувствовать и пережить, чтобы понять человека. То же в отношении Церкви: в ней есть институция, обрядность, строй, каноническое право, догматы, учение, правила, дисциплина Церкви, служебные дни, календарь ... Но в глубине этого есть другое. Церковь — Тело Христово. Церковь — Невеста Христова. Церковь — Дом Божий.
В Церкви служится Литургия. На проскомидии мы поминаем всех святых, которые невидимо предстоят и молятся с нами. Каждая Евхаристия совершается не только здесь, в земном алтаре, она соединена с небесной Евхаристией, с жертвой Христа, которая на все времена принесена раз и навсегда — на Тайной Вечере и на Голгофе. Господь говорит: «лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не приидет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам» (Ин. 16, 7). Вот это вечное умоление, молитва Христа пред Отцом. В эту Евхаристию входят все наши земные Евхаристии.
Да, мы не отрицаем закона, но за законом земным есть закон любви и закон жизни. А жизнь — это жизнь вечная, наполненная Духом Святым. Это дуновение Духа, животворящее все наши земные законы. Каноны нужны, потому что Церковь не может жить в беспорядке, в хаосе. Догматы нужны, потому что нельзя растворять истину в каких-то философских понятиях. За обрядами стоит реальность Богообщения и Боговдохновения, дуновение Духа, созидающее внутреннего человека.
— Праздник Пятидесятницы принято считать рождением Церкви. Почему?
— Потому что впервые совершилось исполнение обетования Господа Иисуса Христа: «Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек» (Ин. 14, 16). Когда исходит Святой Дух, ученики Христовы становятся апостолами. Они получают помазание Духом. Так же как на Иордане при Крещении Дух Святой сошел на Господа и явил Его помазанником. Так же и здесь, когда Дух Святой сходит на апостолов, а через них потом и на их учеников, происходит помазание, то есть исполнение Духом Святым. Но осторожно: Пятидесятница не есть только исторический момент. Пятидесятница означает, что отныне открылись хляби, источники небесного дарования Духа. И отныне уже непрестанно мы находимся в состоянии дарования Духа. И каждая Евхаристия есть возобновление дара Пятидесятницы: «Ниспосли на ны и на предлежащие Святыя Дары сия Духа Твоего Всесвятаго...». И собранная община получает дарование Духа Пятидесятницы, Который сходил на учеников.
Нескончаемая Пятидесятница
— В трудах профессоров Свято-Сергиевского института живо и вдохновенно звучит тема бытия Церкви. Где ее истоки?
— Творчество «славянофилов» — Хомякова, Киреевского, Аксакова в XIX веке, а затем и Соловьева, подготовка Московского Собора 1917/1918 года имели огромное значение для осознания подлинной сущности Церкви и ее духовного бытия. Церковь страдала от закрепощенности в «синодальный период». Деятельность славянофилов и Московского Собора, прерванная революцией, продолжилась в трудах русских богословов, будь то находящихся в Белграде (митрополит Антоний (Храповицкий)) или в Иерусалиме (архимандрит Киприан (Керн)), в Париже и гораздо позже уже в Америке. Так что наше зарубежное бытие помогло нам отречься от «вавилонского пленения». Церковь ощутила себя внутренне свободной и потому могла вещать о самом главном.
— Вы полагаете, что истоки парижского богословия — именно в философии славянофилов и предсоборных обсуждениях?
— Нет, не только. И славянофилы, и Московский Собор, и деятельность Оптиной пустыни и Паисия (Величковского) — все это имело огромное значение для углубления чувства евхаристической сущности Церкви: где Евхаристия, там Церковь. Так ее восприняли наши парижские богословы: отец Сергий Булгаков, Флоровский и особенно отец Николай Афанасьев, который посвятил евхаристической экклезиологии всю свою научную деятельность. Наше поколение (Шмеман и многие другие) обязаны именно ему акцентом на Евхаристии как на сердцевине церковной жизни и церковной реальности.
— Как реагировала русская эмиграция, восприемница дореволюционной, обрядовой, традиции, на новое богословское течение?
— В русской эмиграции, будь то в Париже, Америке или в других странах были реакции против парижского, живого, богословия, которое олицетворяли не только профессора нашего института, но и Владимир Николаевич Лосский, Леонид Александрович Успенский, отец Сергий Булгаков (его учение вызывало недоумение) в пользу обрядоверия, которое до сих пор еще сильно в Русской Церкви.
— Изменялось ли Ваше личное отношение к Литургии и причащению?
— Вплоть до поступления в богословский институт в 19-летнем возрасте я прислуживал в кафедральном Александро-Невском соборе. Там причащались 3-4 раза в год постами и на праздники. Уже в богословском институте я научился тому, что подлинное участие в Литургии нераздельно от самого причащения. Все церковное сознание нашей молодежи, наших молодых преподавателей заключалось в том, чтобы пережить по-новому смысл Литургии, нераздельно от самого причастия.
— Как смотрело на это поколение Ваших родителей?
— По-разному. Многие сочувствовали, видя, насколько наше евхаристическое сознание глубоко и плодотворно, насколько оно осеменяло всю нашу мысль, все наше творчество, которое тоже было евхаристическим и пасхальным. Чувство нескончаемой Пятидесятницы, понимаете? Оно описано и у отцов Церкви. Николай Кавасила напоминает о том, что Пятидесятница есть не какой-то момент, а длящееся бытие Церкви. Все это мы проповедовали в юношеских организациях «Витязей».
— Когда от причащения 3-4 раза в год вы перешли к Причащению за каждой Литургией?
— Постепенно. Наши духовники это разрешали в частном порядке. Никогда не было так, что, мол, все могут причащаться, когда хотят. Всегда существовала личная крепкая связь с духовником, который брал на себя власть разрешить: «Причащайся еженедельно, а исповедуйся раз в месяц».
— То есть это не было причащением без исповеди?
— В том-то и дело. Причащение есть норма нашей жизни в Церкви. А исповедь связана с тем, что есть особые моменты церковного года (начало постов, праздники, Страстная) или чувство собственной греховности, когда мы стремимся непременно подойти к исповеди. У нас исповедь получила самостоятельное значение. Она перестала быть исповедью ради Причастия и сделалась способом внутреннего очищения, покаяния, общения с духовником. Мне в этом смысле очень помогло общение с моим духовником — архимандритом Киприаном (Керном). Начиная с 16-летнего возраста, я к нему ходил.
— Я очень люблю рассказ Бориса Зайцева «Река времен». Там дан точный образ отца Киприана?
— Очень точный. И я тоже этот рассказ люблю. Отец Киприан был монахом по призванию. Окончив Белградский университет, он стал инспектором в семинарии, потом по приглашению архиепископа Анастасия (Грибановского) возглавил Русскую духовную миссию на Святой Земле. Там он подготовил книгу об архимандрите Антонине (Капустине), переизданную сейчас в России. А в 1937 году начал преподавать литургику в Свято-Сергиевском институте, написал свою «Евхаристия». Когда во время войны Флоровский уехал в Америку, отец Киприан взял на себя и патрологию, закончил книгу об антропологии Григория Паламы, за которую был удостоен степени доктора богословия.
— Как он служил Литургию?
— Для меня его служение было идеалом молитвенной красоты. Красоты духовной.
Святость — это горение духом
— Насколько важным Вы считаете чтение так называемых в Служебниках «тайных» молитв на Литургии вслух? Эта практика широко распространена во Франции, в России же эти молитвы вслух читают лишь немногие священники...
— Надо быть осторожным, потому что чтение «тайных» молитв вслух требует духовного подготовления и церковного сознания общества. Так прямо читать людям, которые не привыкли, «тайные» молитвы вслух, будет слишком сильно, слишком непонятно, слишком долго. Тут нужна духовная педагогика, церковное образование, воспитание. Тут нужно время. В некоторых Церквях эта традиция постепенно прививается. У нас, на Западе, все чаще и чаще священники служат именно так.
— Насколько оправдано наше присутствие на Евхаристии без причастия? Мы молимся в конце Литургии: «Видехом свет истины, прияхом Духа небеснаго...». Выходит, что мы Духа небесного не приняли, а слова произносим всуе.
— Что оправдано, что не оправдано... Как я могу сказать? Иногда стоишь на Литургии и чувствуешь такое свое недостоинство, что не дерзаешь подойти к Святой Чаше. Иногда ты не подготовлен: что-то поел, кого-то обидел, кого-то огорчил. Всякие бывают состояния, но, конечно, Литургия осмысляется в своей полноте в причастии. Только мы не всегда можем эту полноту, это совершенство в себе явить и исполнить.
— На Литургии священник возглашает: «Святая святым»? Неужели Церковь считает нас святыми?
— Да. Мы призваны к святости. Это динамика: «святая» тем, кто «призван к святости». Все мы призваны к святости, другого пути у нас нет. «Будьте святы, как Отец ваш Небесный свят», «Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершенен», «Будьте милосердны, как Отец ваш Небесный милосерден». Три фразы, которые встречаются в разных местах Евангелия, но три раза мы уподоблены Отцу нашему Небесному. Так что действительно — «Святая святым». Это означает: «осторожно, вы прикасаетесь к святыне и потому со страхом Божиим принимайте залог вечной жизни, данный в Евхаристии». Каждый духовный поиск, каждый зов Христов, на который мы ответим, — есть начало освящения. Эти слова напоминают нам о нашем единственном пути: мы призваны не просто к трафаретной жизни, а к святости, и эта святость уже начинает действовать в нас. А святость означает горение духом.
Прапраправнук сына Екатерины Великой и графа Григория Орлова, сын графа А.А. Бобринского и графини Н.П. Ферзен, покинувших Россию во время революции, Борис Алексеевич Бобринский родился в эмиграции 25 февраля 1925 г. в Париже. С 1944 по 1949 гг. обучался в Свято-Сергиевском православном богословском институте. Его преподавателями были еп. Кассиан (Безобразов), прот. Н. Афанасьев, архим. Киприан (Керн), прот. Г. Флоровский, прот. А. Шмеман, прот. В. Зеньковский, А. Карташев и Л. Зандер. Большое влияние на становление богословского видения о. Бориса оказала близкая дружба с Вл. Лосским. В 1949 г. под руководством Г. Флоровского написал и защитил диплом на тему «Таинство миропомазания у восточных Отцов IV века», в котором предпринял попытку изучения богословия и практики совершения этого Таинства в ранней сиро-палестинской традиции (свт. Кирилл Иерусалимский, прп. Ефрем Сирин, свт. Иоанн Златоуст и др.). С 1949 по 1951 гг. находился в научной командировке в Афинах при Православном богословском факультете, исследуя рукописи свт. Григория Паламы, хранящиеся на Афоне и в Афинах. После возвращения во Францию в 1951 гг. приглашен преподавать историю Древнего Востока в Свято-Сергиевском институте. С 1954 г. и по настоящее время заведует кафедрой догматического богословия. Весной 1959 г. митрополитом Владимиром (Тихоницким) рукоположен в диакона, а осенью того же года во священника. В 1968 г. после трагической гибели о. Петра Струве назначен настоятелем франкоязычного православного прихода Пресвятой Троицы в крипте собора св. Александра Невского в Париже. В 1986 г. защитил докторскую диссертацию при Свято-Сергиевском институте на тему «Почивание Святого Духа на Христе». С 1993 по 2005 гг. занимал пост декана Свято-Сергиевского института. Один из основателей и первый руководитель радиостанции «Голос Православия» (Париж). Автор многочисленных богословских трудов. (Биографическая справка с сайта Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета).
Беседовала Александра Никифорова
