15 апреля 2012 года, в день Святой Пасхи, на телеканале «Россия» было показано интервью Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла журналисту Дмитрию Киселеву.

— Ваше Святейшество, мы беседуем с Вами по случаю праздника Пасхи. С каким настроением православные его встречают?

— Пасха — это особый день. Это праздников праздник и торжество из торжеств. И единственное настроение, которое присутствует, которое превалирует в душах верующих людей, — это радость. Причем какими бы ни были внешние обстоятельства жизни, в этот день всегда приходит радость.

Я вспоминаю, как мама рассказывала мне о Пасхе в блокадном Ленинграде. Можно себе представить: голод, холод и Пасха в блокадном Ленинграде. И у людей была радость в сердце. Это та радость, которой никто не может у нас отнять, как говорит слово Божие.

А если попытаться перевести это с духовного и эмоционального уровня (хотя в данном случае эмоциональный уровень имеет духовную основу) в более рациональную плоскость, то нужно сказать о том, что праздник Пасхи — это праздник победы. Не было бы Воскресения Христова — было бы поражение, все закончилось бы крестом. «Ну, умный, — сказали бы, — выдающийся мыслитель, аскет, подвижник, проповедник, чудотворец, но неудачник! Вот видите, все это закончилось через три года». А закончилось все победой, в первую очередь победой силы Божией, которая открывает для каждого из нас возможность быть соучастниками этой победы.

Для меня Пасха — это день, когда мы торжествуем свою свободу. Я объясню, почему: потому что грех связан с закабалением человека. Диавол пытается человека поработить, лишить его свободы. Для этого совершенно не обязательно заковывать человека в кандалы — для этого ему просто нужно внушить, что свободой является нечто противоположное подлинной свободе. Например, раскрепощай свои инстинкты, раскрепощай свои потребности, снимай все табу — и ты будешь свободен. Как только человек это делает, он становится рабом своих страстей, он становится рабом диавола. Поэтому Воскресение Христово есть величайший праздник победы, которая дает нам надежду подлинной свободы.

И вот еще о чем хотел бы сказать. В этот день мы поднимаемся с колен. Кто-то с удивлением заметит: «Ну вот, Церковь говорит: поднимайтесь с колен. Церковь всех на колени ставит — входишь в храм, а там все на коленях стоят». На коленях стоят для того, чтобы быть духовно свободными и стоять во весь свой рост. Кстати, это освобождение человека, пасхальное освобождение, подчеркивается, в том числе, запретом на земные поклоны. От Пасхи до Троицы нельзя вставать на колени — мы торжествуем праздник свободы. А для Церкви это очень важно, потому что она является островом свободы. И дай Бог, чтобы этот остров никогда не становился все меньше и меньше, потому что тогда меньше и меньше людей будут опытно понимать, что такое быть свободными во Христе и что такое праздник победы — Святая Пасха.

— Подошел к концу Великий пост. Каким он был на сей раз лично для Вас, для Церкви? Насколько чувствительными оказались уколы в средствах массовой информации, в блогах?

— Пост всегда дает человеку возможность задуматься о самом себе больше, чем это можно сделать в реальной жизни. Длинные богослужения — четыре часа утром и два часа вечером. Например, на первой неделе Великого поста каждый день утром и вечером — в храме. Четыре часа в храме, стоишь (не сидишь!), слушаешь, пытаешься понять слова древних псалмов. Это молитвы, которым тысячи лет, представляете? Помимо того, что это поэзия, это же еще сигнал из прошлого, который дает человеку возможность понять, что вчера, сегодня, завтра — это все одно и то же с точки зрения человеческой судьбы, человеческой природы, человеческих радостей и горестей, человеческого греха и святости. И вот этот дивной силы духовный сигнал достигает нас, особенно в дни Великого поста, когда мы слушаем множество псалмов и пытаемся проникнуться этой молитвенной атмосферой. Конечно, это самое главное.

Что же касается каких-то привходящих извне обстоятельств, иногда они бывают добрыми и поддерживающими в человеке благодатную внутреннюю атмосферу, иногда раздражающими, иногда огорчающими. Но то, о чем Вы говорите, свидетельствует еще об одном: как ничего не изменилось в духовной жизни человека с тех пор, когда тысячи лет назад были созданы псалмы, так ничего нового не происходит и в судьбе Церкви.

Не будем говорить о двух тысячах лет, о Византии — скажем о России, о том, что ближе нашему телезрителю. Ведь Церковь прошла через не просто тяжелые годы, не просто через годы испытаний — она прошла через период тотального уничтожения. Ни одна общественная организация, ни один, как говорили, эксплуататорский класс не уничтожался полностью. Если человек изъявлял желание служить новой власти — например, военный специалист, генерал в царских погонах, — то он занимал свое место в новом генеральном штабе. Другой разговор, доверяли ему в полной мере или нет, но он пользовался благами своего положения и на него не простиралась, по крайней мере до поры до времени, грозная рука новой власти. Но Церковь прошла через то, что было тотальным уничтожением. Никакой пощады, потому что духовенство как явление должно было быть уничтожено физически. Храмы должны были быть уничтожены физически, их не должно было быть. Православие должно было быть выкорчевано из жизни народа полностью, без всяких остатков. Если в литературе еще оставлялись Достоевский, Толстой с его богоискательством — конечно, скрепя сердце, но оставлялись, — то никаких святых отцов, никаких священных текстов, никаких псалмов!

— То есть храмы взрывались, служители Церкви уничтожались сотнями тысяч…

— Сотнями тысяч.

— То есть еще и не через такое Церковь проходила?

— Да, и проходила сравнительно недавно. Ну, а уже на моей памяти — жизнь Церкви в изоляции, на полях общественной жизни, когда все замалчивается, дискредитируется в общественном пространстве. Я когда-то уже говорил, что обо мне газеты начали писать, еще когда я учился в седьмом классе — именно потому, что я не был пионером. Мы, люди старшего поколения, прошли через те испытания и хорошо помним то, что даже не снилось современным молодым людям и людям среднего возраста.

Поэтому и происходящее сегодня мы соотносим с тем, что было. Но это не значит, что мы приглашаем наших оппонентов усилить гонения на Церковь. Мы просто говорим всему миру: Церковь невозможно уничтожить. Куда более организованные мощные силы пытались это сделать и сделать не смогли.

Кстати, если говорить о трудностях, так ведь и сегодня в некоторых странах происходят чудовищные вещи. Может быть, для кого-то это будет новостью, но каждый день погибают десятки, а в некоторых местах — сотни христиан только за то, что они не отрекаются от Христа Спасителя. Ближний Восток, страны Африки, страны Среднего Востока… Мы ведем эту статистику, страшную статистику умерщвления христиан, вытеснения их из общественной жизни. У людей отнимают дома, бизнес только потому, что они верующие люди. Можно себе представить, какой была для них Пасха. С каким риском они шли по улице небольшого города или деревеньки, где еще месяц назад насиловали девочек-христианок только потому, что они христианки, — шли в свою маленькую церквушечку, чтобы воспеть Христа Воскресшего! Вот где страдания! И когда соотносишь с ними те удары, которые наносятся сегодня по Русской Церкви, то, во-первых, понимаешь, что ничего нового-то не происходит, все старое. Уж больно не хочется диаволу, чтобы расширялась площадь острова свободы. Ему же нужно, чтобы мы все поверили, что подлинная свобода — это удовлетворение инстинкта. И чем мы охотнее мы будем удовлетворять свои страсти и инстинкты, чем больше мы будем бравировать этим в общественном сознании, через средства массовой информации, тем для него лучше. Но ведь Церковь никогда не сможет с этим согласиться! Вот и получается, что в борьбе с грехом — не с грешниками, а с грехом — Церковь входит в сферу общественных конфликтов.

Так было всегда, и так будет до скончания века. Но замечательные слова находим мы в Евангелии: «Врата ада ее не одолеют». Может быть, сузится пространство этого острова свободы; может быть, на этом корабле будет не так много моряков и пассажиров, как хотелось бы, но он дойдет до гавани. И верующие люди, пройдя через все испытания, встретят на небесах грядущего Воскресшего Спасителя и вместе с древними христианами скажут: «Маранафа! Ей, гряди, Господи Иисусе!»

Вот этой надеждой мы живем, и в свете этой надежды уколы, конечно, удовольствия не доставляют, но и трагедией для верующего человека не являются.

— А масштаб этих целей, ран, масштаб этой атаки персонально против Вас — как бы Вы его оценили? Ведь это, наверное, все же не попытка разговора по существу, о самом главном. Как бы Вы все это прокомментировали?

— Я бы сказал, что последняя антицерковная волна началась не с Патриарха. Кощунственная выходка в Храме Христа Спасителя, затем, одно за другим, чудовищные осквернения храмов… В храме в Вологодской области порублены иконы XVII века, переданные из музея в храм, — теперь музейщикам, вместе с представителями Церкви, вместе с нашими реставраторами и художниками, предстоит восстанавливать все это. Не остановилась рука человека, который топором изрубил эти иконы. В городе Невинномысске в храм ворвался человек с огромным охотничьим ножом, стал вонзать нож в иконы, а затем подошел и вонзил нож в распятого Спасителя на кресте. Но и этого оказалось мало — ударил священника, ворвался и осквернил алтарь… В городе Мозыре, в Белоруссии, это также территория Русской Церкви, безобразными надписями расписали фасад храма, осквернили церковь. Ну, а потом и за Патриарха взялись…

— Вы все это связываете?

— Это, несомненно, звенья одной цепи. Есть какие-то обстоятельства, которые могли иметь место раньше или позже, но то, что частным вопросам вдруг придается такое чуть ли не общенациональное звучание, конечно, связано с общим контекстом этой антицерковной борьбы.

Наши оппоненты называют это антиклерикальными действиями. Но те, кто использует эти слова, просто не знают, что такое клерикализм и антиклерикализм. Речь идет не об антиклерикализме — речь идет о том, что Церковь стал неудобной, что она по-прежнему, а в настоящее время гораздо громче, чем вчера, говорит, что есть добро и что есть зло. И самое главное, она говорит людям, что есть абсолютный критерий добра и зла и что этот критерий — не человеческая личность, ибо не дано человеку самому определить, что добро, а что зло. Это высший критерий, ведь если мы все это отдадим на откуп человеку, индивидууму, как предлагают сегодня некоторые философы и представители нашей либеральной общественности, то мы просто потеряем всякое понимание добра и зла, потому что сколько голов, столько и умов. А если это произойдет, то исчезнет такое наиважнейшее, фундаментальное для бытия общества и государства понятие, как моральный консенсус.

Скажите, пожалуйста, как возникает законодательство? Законодательство возникает на основе понимания того, что хорошо, а что плохо. Закон эту нравственную норму фиксирует: он переводит ее из области нравственности в область права, но основывается на том, что есть такой нравственный консенсус, что убивать плохо — самый, может быть, яркий пример привожу. Но если общество отказывается от абсолютного критерия различения добра и зла, если утверждает, что каждый человек вправе сам определять этот критерий, то оно идет по пути разрушения общего нравственного консенсуса. А вслед за этим — правовой хаос, вслед за этим — гибель общественных отношений, вслед за этим — апокалипсис…

Мы не играем в игрушки. Разрушая человеческую нравственность, отказываясь от нравственного консенсуса, мы подрываем основы бытия нашего общества — ни больше, ни меньше. Что означает в этой страшной перспективе решение экономических, инфраструктурных, научных задач, если речь идет о самом бытии человеческого рода? Вот наша брань, как говорит апостол Павел, не против плоти и крови, но против мироправителей тьмы века сего, духов злобы поднебесной (см. Еф. 6:22).

Но разве духи злобы поднебесной останутся безразличными, когда Церковь публично говорит то, что она сейчас говорит, призывая народ? И ведь все больше и больше людей откликаются на это, понимают важность миссии Церкви; но, может быть, еще важнее то, что большинство людей сегодня верят в Бога. Иногда по-своему, может быть, не на сто процентов в соответствии с церковными канонами, но, отождествляя себя с Православием, в сердце своем несут веру в Бога. Вот потому мы и получаем ответ на все то, что делаем сегодня.

— Но в этих условиях Вы призываете к позитивной повестке дня. Что такое позитивная повестка дня, и не опасаетесь ли Вы, что Вам скажут: совсем, мол, оторвались от реальности?

— Позитивная повестка дня — это не лакировка действительности, это ни в коем случае не избранная информация, которая направляется в общество для того, чтобы создать положительный образ Церкви. Совсем не так. Положительная повестка дня, с которой Церковь выступает сегодня, в том числе в средствах массовой информации, — это рассказ, в первую очередь, о людях. Не столько об институции, сколько о людях, которые, движимые своей верой, делают то, о чем сегодня мы так мало говорим, в том числе на телевидении, я уж не говорю об Интернете.

Для нас позитивная повестка дня — это рассказ о том, как в православных учреждениях, где сегодня проходят реабилитацию наркоманы, люди обретают жизнь. Это не сказки, не лакировка действительности — это реальные судьбы. Это рассказ о том, как инициативы Церкви сегодня мало-помалу воплощаются в законах, связанных с борьбой с алкоголизмом. Худо-бедно, но ведь инициативы Церкви сегодня принимаются и Государственной Думой, и огромной частью нашей общественности. Мы можем забыть, что Церковь все это инициировала, но мы не забудем никогда того, что сам факт усиления борьбы с алкоголизмом является огромной силы положительным сигналом для нашего общества.

Ну, а если коснуться такой темы, как семья — то место, где формируется человеческая личность? Сколько вызовов, сколько огромных проблем! Все начинается с непонимания друг друга, а затем ссоры, а затем измены, обман, а затем разрушение семьи... Все это дает страшный пример детям, и родители перестают быть для них моральным авторитетом. А ведь именно в семье закладывается моральный консенсус, в основе которого — нравственная традиция не только нашего народа, но и всемирная нравственная традиция.

— Кстати, о семье. Совсем недавно состоялось заседание Патриаршей комиссии по вопросам защиты семьи и материнства. Какие угрозы Вы видите для семьи и материнства, и какие лекарства предлагает Церковь?

— Мы выступили с целым рядом предложений, и я хотел бы отметить, что правительство сегодня делает аналогичные заявления. А это значит, что нравственные посылы Церкви люди все-таки слышат, и слышат на разных уровнях.

Мы долгое время говорили о необходимости поддержки многодетных семей, в том числе финансовой поддержки. На последнем заседании комиссии я выступил с предложением, чтобы, по примеру строительства жилья для военнослужащих, у нас была развернута программа строительства жилья для многодетных. Чтобы рождение четвертого, а иногда и третьего ребенка не означало резкого понижения уровня жизни. Человек не должен стоять перед дилеммой: либо третий-четвертый ребенок — и нищенство, потеря элементарного жизненного комфорта, либо ни третьего, ни четвертого и вообще забываем об этом.

— Зато автомобиль…

— Да, будет автомобиль, будет больше возможностей в отпуск поехать… Так вот, задача государства — и не только государства, и Церковь с себя не снимает этой ответственности — заключается в том, чтобы таким образом мобилизовать общественное мнение, а для государства — мобилизовать государственные ресурсы, чтобы в конце концов можно было решить вопрос жилья для многодетных.

Очень важная тема — это понижение уровня абортов в нашей стране. Хорошо известно, что по неофициальной статистике в нашей стране количество абортов как минимум в три раза больше, чем количество рождений. Мы предлагаем, чтобы с каждой женщиной, которая приходит с просьбой сделать аборт, проводилась беседа. И мы готовы в этих беседах участвовать — более того, во многих регионах, включая Москву, мы это делаем. Мы уговариваем женщину не делать аборт, выясняем причины, по которым она делает этот шаг. Чаще всего это либо жилье, либо деньги, либо давление родителей, либо давление окружающих. Во-первых, нужно снять стресс, который вызван этими давлениями, а затем перейти к конкретным делам, материально помочь женщине. В городе Москве и в некоторых других городах у нас созданы православные центры, где женщинам, которые соглашаются родить ребенка, мы выплачиваем деньги. Собираем средства, создаем специальные фонды, и деньги получаются неплохие, иногда значительно больше, чем женщина получала до того, как обратилась в такой центр. Конечно, у Церкви нет ресурсов обеспечить эту программу в масштабах всей страны, но ведь пример тоже важен. Ну и важно также обеспечить поддержку этим мамам, когда они выходят из роддома. Часто у них никого нет — ни папа, ни кто другой не встречает. Их встречает Церковь, и мы создаем сейчас места для проживания матерей, у которых нет семей, у которых тяжелые жилищные, финансовые условия, — с тем чтобы, по крайней мере, первое время, а, может быть, и первые годы они могли жить в условиях вполне достойных и радоваться рождению младенца.

— …И оказывались в большой православной семье.

— И оказывались в большой православной семье. Вот это и есть повестка дня, причем она важна вот еще в каком смысле. Мы говорим о том, что происходит, мы говорим о реальном подвиге людей — тех, которые деньги собирают, тех, которые бесплатно или за минимальную плату работают, чтобы помогать всем тем, о ком я только что сказал. А речь идет еще и о сиротах, о социальных сиротах, не буду слишком много говорить — это целая специальная тема. Но ведь и примеры эти замечательны. Я знаю, как иногда человек, услышавший или увидевший по телевидению такой пример, сам начинает стремиться к тому, чтобы внести свой личный вклад. А если у нас как можно больше людей будут участвовать в таких программах — по борьбе с алкоголизмом, с наркоманией, за сохранение молодой семьи, за сокращение количества абортов, — то ведь изменится атмосфера в народе, и, думаю, очень существенно.

— Ваше Святейшество, Вы говорите фактически о том, что Русская Православная Церковь поддерживает гражданскую инициативу в православном обществе. Что такое гражданское общество в таком случае для Вас, как Вы это понятие трактуете?

— Я бы хотел, во-первых, всячески дистанцироваться от того впечатления, которое на большинство граждан России производит как само «гражданское общество», так и одно упоминание о нем. И позвольте мне изложить свое собственное мнение.

Гражданское общество, вернее субъект гражданского общества, — это объединение граждан, которые преследуют цели, связанные с тем, как они понимают общее благо. Это общее благо может быть ограничено жителями одного подъезда, жителями одной улицы или одной возрастной группой. Однако это общее благо может быть и в масштабах всей страны. В конце концов, было бы естественно, чтобы и политические партии вырастали снизу, то есть в связи с гражданской инициативой.

Так вот, очень важно, чтобы деятельность субъектов гражданского общества была направлена на то, чтобы по-разному понимаемое народное благо не становилось предметом ожесточенной борьбы, в которой погибают все добрые намерения. Знаете, добрыми намерениями выстлана дорога в ад. Провозглашаются добрые идеи, добрые цели, а затем они начинают осуществляться таким образом, сопровождаясь таким пронизывающим, душераздирающим криком небольшой группы людей, что все это вносит не позитив в жизнь общества, а встречную реакцию, у одних хорошо организованную, у других менее организованную; и в результате приводит к ожесточению, к конфронтации, к борьбе. Наши институты гражданского общества должны научиться принимать на себя ответственность за общее благо. И в тех вопросах, где взгляды на общее благо расходятся, надо добиваться, в первую очередь, согласия, и ни в коем случае не расшатывать общественную жизнь, потому что через все это мы уже проходили.

Думаю, XX век действительно дал нам колоссальную прививку от всяких революций. И любой субъект гражданского общества, начинающий действовать, особенно на политической арене, должен помнить об этом страшном уроке. Мы все должны жалеть свой народ и самих себя и не допускать последствий, которые могли бы оказаться роковыми для жизни нашего народа и общества.

— Ваше Святейшество, Вы упомянули политические партии. Недавно одна из оппозиционных партий — коммунистическая — устами ее лидера Геннадия Зюганова на заседании своей фракции заявила, что два важнейших столпа государства — это армия и православная вера. Как Вы к этому относитесь?

— Я к этому отношусь очень положительно, потому что это свидетельствует об очень широком общественном консенсусе, который формулирует однозначно положительное отношение к духовной, исторической, культурной роли Русской Православной Церкви. И тот факт, что представители партии, которую менее всего можно заподозрить в симпатиях к клерикализму, правильно оценивают роль Церкви с государственной точки зрения, является, конечно, очень положительным сигналом. Сигналом, свидетельствующим о наличии широкого консенсуса в нашем обществе относительно реальной роли Русской Православной Церкви.

— Какова же эта реальная роль Русской Православной Церкви в обществе России, Украины — я беру православный мир, — и в мире вообще?

— Мы с вами с этого начали. Главная задача Церкви — бороться с грехом, неправдой, ложью. А ведь все это проявляется в разных сферах. То самое смешение добра и зла может иметь место в личной и семейной жизни, в маленьком или большом трудовом коллективе, в масштабах всей страны, на политическом уровне, на уровне бизнеса, на уровне принятия самых важных решений. Церковь воспитывает людей в ясных нравственных категориях, если хотите, делает некую прививку на всю жизнь. Если это происходит в детстве, то на всю жизнь человеку прививается способность различать духов. Вот это и есть роль Церкви.

А когда, реализуя эти задачи, Церковь соприкасается с миром политики или экономики, с общественной жизнью, со СМИ, то менее всего нужно говорить о том, что Церковь «сращивается» или что она влезает не в свои дела и что ее дело — только кадилом махать на кладбище. Дело Церкви — бороться с грехом и утверждать правду в тех обстоятельствах, в которых живут люди, живет паства, а это значит — в нашем современном обществе.

— Всегда возникает вопрос об инструментах. Что Вы затеваете, Ваше Святейшество, 22 апреля? Будет некое стояние. Что это такое? Расскажите, пожалуйста, какова его география — это, наверное, не только одно государство? Какова цель и что это будет?

— События, о которых мы говорили, — кощунство, издевательства над святыней, от которых так повеяло трагедией 20-х — 30-х годов, оправдание частью нашего общества — к счастью, очень небольшой, но все-таки частью нашего общества — всех этих поступков, привели в движение очень много инициатив. Когда мы попытались суммировать все эти инициативы, мы поняли, что многие предложения неприемлемы для Церкви. Мы не можем организовывать митинги, тем более политические митинги или какие-то шествия; мы вообще не можем никого осуждать, ведь мы боремся с грехом, а не с людьми. Мы не можем пригвоздить к позорному столбу людей X и Y, не можем нарисовать карикатуру, не можем сказать: вот смотрите, эти люди такие плохие. Мы можем только молиться за грешников, чтобы Господь призвал их к покаянию. А вот что касается угроз для духовной жизни всего народа, то сегодня такие угрозы существуют, и мы хотели бы ответить на это так, как и должна ответить Церковь.

Что такое молитвенное стояние? Это не значит, что люди должны по струнке стоять. Речь идет о молитвенном предстоянии, но мы использовали более понятное для людей слово «стояние». А предстояние пред кем? Пред Богом. Мы все вместе молитвенно встанем пред Богом и будем просить Господа приклонить милость к народу нашему, вразумить и правителей наших, и общественных лидеров, и простой народ. Вразумить не делать ошибок, не повторять страшных трагедий прошлого, объединиться, будучи движимыми верой и чувством солидарности. И верим, что Господь каждому из нас ответит на эту молитву, и, может быть, для многих эта молитва откроет совершенно новую перспективу, в том числе в общественно-политической деятельности. Дай Бог, чтобы эта мирная духовная акция, лишенная каких-либо политических параметров, достигла своей цели. А цель наша — приклонить милость Божию к России и ко всем другим странам, где Русская Православная Церковь осуществляет свое пастырское служение.

— Ваше Святейшество, духовное содержание понятно, а к чему Вы призываете — чтобы люди пришли к храмам 22 апреля в какой-то определенный час? Или как все это будет выглядеть?

— Мы распространили информацию о том, что в каждом кафедральном соборе, также и в Храме Христа Спасителя, будет такое молитвенное стояние.

— Не у каждой церкви?

— Нет, именно у кафедральных соборов и у Храма Христа Спасителя. И надеемся, что народ откликнется и придет. Никаких специальных механизмов мы не запускаем. Единственное — если станет известно, что люди собираются большими группами, не имея при этом своего транспорта, то нужно будет подумать, как помочь им доехать до мест молитвенного стояния, может быть, привлечь к этому наших спонсоров. Ну, а все остальное, надеемся, будет проходить так, как и происходит в Церкви, без всякой заорганизованности. Потому что в Церкви — Дух Святый, а Дух дышит, где хочет.

— Это в течение всего дня 22 апреля или в какое-то определенное время?

— В Москве это будет 22 апреля в 14 часов, сразу после Литургии. Кстати, это день, когда мы вспоминаем уверение Фомы — того самого Фомы, который не поверил в Воскресение Христово. Мы будем молиться, в том числе, и за людей неверующих, потому что этот день полностью посвящен тем, кто еще не нашел своей дороги к храму. В два часа будет совершен крестный ход вокруг Храма Христа Спасителя, и затем состоится молебен перед оскверненными святынями. Будет привезен крест из Невинномысска, о котором я рассказывал, будет принесена Казанская икона Божией Матери, которая была прострелена пулями в начале 20-х годов, будет изнесена великая святыня — часть Ризы Господней, и гвоздь, которым Господь был пригвожден к Кресту. И перед этими святынями мы будем горячо молиться за Русь Святую, за современную Россию и за народ наш.

— Ваша самая запомнившаяся Пасха?

— Могу ошибиться с точной датировкой. Это был либо 1961-й, либо 1962 год, разгар хрущевских гонений. Мой отец служил тогда священником в Красном Селе — сейчас это часть Ленинграда, а тогда предместье, в небольшой деревянной церквушке. Мне было около 16 лет, я учился в школе, и я вспоминаю, как открылись двери храма и мы вышли на крестный ход. Вся площадь вокруг храма была заполнена неистовствовавшей молодежью. Эти люди кричали, плевали, грозили кулаками, причем кольцо так плотно сжалось, что еще мгновение — и наш крестный ход был бы просто сметен. Все это было, конечно, организовано; но, с другой стороны, и во время революции все было хорошо кем-то организовано, однако совершали-то революцию сами люди, широкие массы. Так и здесь: кем-то было организовано, но ведь сотни этих молодых людей, мальчиков и девочек, мужчин и женщин были вовлечены в это богохульство. И почему-то мне показалось, что я нахожусь в центре этого негативного удара. Может, так оно и было, потому что я был, наверное, единственным молодым лицом, вокруг меня были старушки и старички, и, конечно, один мой внешний вид был вызовом для этих людей. Мы прошли с крестным ходом, и это была одна из самых светлых и чудных пасхальных ночей в моей жизни.

— Спасибо большое, Ваше Святейшество, за это интервью.

Патриархия.ru