Предыдущее потрясение от пересмотра евангельских истин массовый читатель пережил при чтении нашумевшего романа Дэна Брауна «Код да Винчи».
Поэт и писатель Олеся Николаева решила расследовать причины нарастающей оправдательности столь нарицательных в мировой истории, культуре и нравственности фигур. Расследование завершилось написанием недавно вышедшей книги «Поцелуй Иуды».
***
Российская газета: Олеся Александровна, похоже, это становится своего рода тенденцией — пересмотр Евангельских сюжетов, причем не фактов, а сути, смысла. Откуда берутся такие сенсации и почему стали возможны такие «пересмотры»?
Олеся Николаева: Действительно, «Иуда» становится в последние времена этаким брендом. На его образ как положительного героя в наше время имеется спрос. Откуда взялись потребность и стремление героизировать образ, который на протяжении тысячелетий символизировал самую гнусную низость?
Объяснений несколько, но самым исчерпывающим и интересным, мне кажется, то, какое дал «синдрому Иуды» К.Г. Юнг. Анализируя книгу Анатоля Франса «Сады Эпикура», Юнг утверждает, что герой, бессознательно вынашивавший идею предательства, спроецировал ее на Иуду: именно поэтому он так страстно чаял его оправдания. Героизация Иуды, по Юнгу, результат психологической проекции собственного предвкушаемого или уже совершенного предательства и бессознательная попытка это предательство объяснить и оправдать. А поскольку XX век может быть без преувеличения назван веком массового богоотступничества и предательства, то манифестация именно Иуды в качестве положительного героя становится уже и диагнозом, и приговором.
РГ: Запрос на реабилитацию Иуды несет в себе запрос на реабилитацию зла?
Николаева: Самой ужасной чертой нашего времени является то, что зло не только не опознается как таковое, но и претендует в человеческом сознании на равноценность своего существования с «добром». Это говорит о фундаментальной утрате «нормы». Однако и в современном человеке, как бы ни был он нравственно дезориентирован, сохранилось «чаянье добра».
Именно отсюда проистекает его желание самооправдания, реабилитации «злого» в себе: ведь если человек психически полноценен, он никогда не захочет сказать о себе, что он — зол, подл, низок, корыстолюбив, завистлив, что он — трус и предатель.
Нет, он либо начнет слезно каяться в этом, либо попытается придумать себе смягчающие обстоятельства, объяснительные схемы, а то и вовсе предпочтет перевернуть все вверх дном в своем сознании и представить содеянную им гнусность как благородство, а предательство как жертвенное служение.
Вот для этого и необходим этот психологический механизм: объявить Люцифера первым бунтарем за свободу, Каина — борцом за равенство, а Иуду — жертвой во имя братства. Стремление реабилитировать и опоэтизировать Иуду Искариота недалеко ушло от большевистских потуг создать из Иуды революционного героя и вождя.
В первые дни Октябрьского переворота большевики ударными темпами соорудили в Свияжске памятник Иуде. По свидетельствам князя Жевахова, местный совдеп долго обсуждал, кому поставить статую: Люцифер был признан не вполне разделяющим идеалы коммунизма, а Каин — чересчур легендарной личностью, остановили выбор на Иуде. Хотя сейчас это все выглядит пародийно, но сегодняшняя манифестация Иуды как нового героя равнозначна совдеповскому богоборческому ремесленничеству.
РГ: Что можно ответить по существу содержания и позиций поклонникам всевозможных альтернатив евангельской истории?
Николаева: Критерием отбора канонических текстов из всей массы апокрифической «духовной самодеятельности» всегда было их соответствие подлинному живому преданию, полученному от апостолов и заключающемуся в реальном переживании встречи с Христом. Именно поэтому интерпретация Евангелия может осуществляться лишь при условии веры в непреложность его свидетельства как свидетельства Святого Духа, как в окончательную и высшую реальность.
Любое искажение этого свидетельства — будь то невежественное и самовольное толкование или горделивая «отсебятина» — имеет далеко идущие последствия и в конце концов приводит к появлению пародии на Христа и тем самым упразднению самого евангельского благовестия. В «Евангелии от Иуды» именно это и происходит. Всякое измышление, касающееся Нового Завета, подобно метафизическому перевороту: Христос перестает быть Богочеловеком, Иуда становится главным героем.
РГ: Что создает «зону доверия» такого рода текстам?
Николаева: Авторы новых «интерпретаций» Евангелия, так расплодившихся в последнее время, паразитируют на бессмертном тексте. Пускаясь во все тяжкие, они, безусловно, вписываются в некий коммерческий проект: расчет здесь на то, что рейтинг продаж будет заведомо обеспечен, простите, «раскрученным» пратекстом из канонических «Евангелий».
А у массового зрителя по невежеству, неверию и наивности часто имеется при себе подозрение, усердно подогреваемое всякими ньюсмейкерами, что вот где-то — в пустыне ли Египетской, в подвалах ли Ватикана, на горе ли Синай — хранится некая тайная премудрость, которая, будь она извлечена на свет и предана гласности, произведет бум и разрушит в одночасье двухтысячелетнюю религию.
Это сопровождается невежественным и возбужденным предвкушением того, что-де как только это обнаружится, уже и сами верующие и ничего не подозревающие церковники начнут озадаченно чесать в затылках, пожимать недоуменно плечами, выкатывать изумленные глаза: «Ну надо же, вот оно как, а мы и не догадывались!»
Анна Спицына
