В ноябре 2017 года корреспонденты «Монастырского вестника» посетили монастыри Грузии. Беседой с митрополитом Горийским и Атенским Андреем открывается цикл материалов о монашестве Иверии. Обители Сакартвело, так называют свою родину грузины, на первый взгляд, довольно сильно отличаются от монастырей Русской Православной Церкви. Они не так многочисленны, как обители центральной России. Само их расположение, нередко с единственной дорогой-серпантином, насчитывающей десятки крутых поворотов, кажется, предполагает уединенный образ жизни. Надо быть большим любителем высоты, чтобы добраться до горных районов Алаверди или Вардзии. Но ведь если не любить высоту, не стремиться к ней всем сердцем, то никогда и не увидишь всей красоты творения Божиего мира. Непередаваемый колорит Кавказа, кажется, до сих пор хранит в себе дух древнего подвижничества отцов-отшельников, искавших молитвенного уединения в расщелинах скалистых гор. Монашество Грузии берет свое начало от тринадцати ассирийских отцов, пришедших сюда в V-VI веке. И все-таки у нас много общего. Об этом наш разговор с владыкой Андреем.
— Ваше Высокопреосвященство, как Вы считаете, есть ли национальные особенности у грузинского монашества, или у монашества нет национальности?
— Разумеется, национальности у монашества нет, но в каждой Поместной Церкви есть свои особенности, присущие монашеству той иной местности. Они больше касаются обрядовой стороны — есть различия в одежде, в богослужебном уставе, в традиции, которую воспринял тот или иной монастырь. Например, когда монашество более проявляет аскетические признаки, это бывает связано с тем, что в некоторых Поместных Церквах оно имеет очень долгую историю и восходит к IV-VI векам. Элементы древности присутствуют в монашеской традиции некоторых Церквей и по сей день. Хотя, возможно, они в той или иной форме есть везде, ведь духовное развитие монашества имеет общие корни.
Богослужебный устав, который был распространен в монастырях Грузинской Церкви, берет свое начало в монастыре Саввы Освященного, а форма устроения внутренней жизни наших монастырей гармонично сочетает в себе отшельническую и общежительную традиции. Это связано с именем великого грузинского святого, преподобного Григория Хандзтели, жившего в VIII-IX веках. Именно он укрепил своим авторитетом отшельничество, и аскетика пустынножителей стала примером для молодых монахов. Отшельники духовно окормляли братию общежительных монастырей, но при этом не изменяли своего образа жизни. Они приблизились к общежительным монастырям территориально, духовно руководили иноками, наставляли их, делились опытом, который приобрели, живя в уединении... И практически до периода экзархата грузинские монастыри сохраняли образ жизни, подобный тому, которым жила лавра египетского образца. Монахи жили на одной территории, но кельи находились в некотором удалении друг от друга, как мы знаем из патериков времен Антония Великого и Макария Египетского. Совместным в таких монастырях могло быть богослужение, иногда общая трапеза.
До наших дней сохранился монастырь Ваханских пещер, который был рассчитан примерно на 50 монахов и 10 прислужников. Монастырь вырублен в скале. Кельи соответственно тоже расположены в скалах. Сейчас осталось только три яруса монашеских келий, а раньше их было не менее шести. Братия жили по одному человеку, и общение было затруднено, так как два крыла кельи могли находиться по разные стороны скалы. Конечно, монахи могли видеть друг друга, но перейти из одной кельи в другую было совсем непросто. В этом монастыре есть центральный храм, кафоликон, и есть несколько малых храмов.
Нам еще только предстоит подробно и глубоко изучить жизненный уклад и традицию грузинского монашества. Я считаю, что, на сегодня, в наиболее сохранном виде она представлена в Гелатии. Расположенный здесь монастырь был основан Давидом Строителем в 1106 году. Обитель была общежительной, но вокруг находились кельи отшельников, в которых иноки жили по одному-три человека. Малые скиты располагались вокруг монастыря. Такое устроение чем-то напоминает Соловки, верно? Это один из очень древних образов монашеского жития. В скитах уединенно живут монахи-отшельники, которые приходят в монастырь на общую молитву. В наши дни эта традиция сохраняется на Святой Горе Афон. Тот, кто желает уединения, может, получив благословение у настоятеля монастыря, проводить пять дней недели в одиночестве малой келлии, а на субботу и воскресенье приходить в монастырь, чтобы причащаться и трапезничать вместе с братией, встречаться с настоятелем. Настоятель наблюдает за духовным состоянием такого человека, следит, чтобы он не отрывался от братии, регламентирует его духовную жизнь. Так было и в наших монастырях.
— Братию общежительных монастырей тогда окормляли монахи-отшельники. Кого сегодня можно назвать духовными руководителями монашествующих Грузии? Есть ли старцы в Грузинской Церкви? У кого грузинское монашество учится духовной жизни?
— Слава Богу, монахами первого поколения традиция духовной жизни за эти годы была восстановлена. Назидательным примером для всех нас стал Святейший Патриарх Илия II — его жизнь и его поучения для монашествующих. Наши архиереи являются представителями первой волны устроителей монастырской жизни после социалистического периода, первым поколением монахов, окормлявшихся у старцев, в том числе переехавших из России в Грузию в период гонений — митрополита Зиновия (Мажуги), отца Виталия (Сидоренко) и других. Духовной жизнью первых монахов руководили также архимандрит Наум (Байбородин), архимандрит Иоанн (Крестьянкин), афонит Иосиф Филофейский, матушки, которые были чадами старцев Иосифа Филофейского, Амфилохия Патмосского, Эмилиана Симонопетрита. При непосредственном духовном участии этих людей происходило возрождение монашеской жизни в Грузии.
В те годы почти все надо было создавать заново, и только теперь понятно, что зачастую мы продвигались на ощупь. Монастыри были разрушены и заброшены. После советского периода действующей осталась только одна женская обитель. Из мужских в числе первых начал возрождаться Бетанийский монастырь Рождества Божией Матери, где подвизались преподобные Иоанн (Майсурадзе) и Георгий (Мхеидзе), наставники преподобного старца Гавриила (Ургебадзе). Сам отец Гавриил наставлял матушек в Самтаврском монастыре. Матушки Самтаврского, Ольгинского и Бодбийского монастырей относились к дореволюционному поколению монахинь. Так же были матушки Ахкерпского монастыря, они были духовными чадами архимандрита Виталия (Сидоренко), обращались за советом к Католикосу-Патриарху Илие, матушке схиигумении Серафиме (Дьяченко). Мы застали этих людей, общались с ними, по крупицам собирали их опыт, прислушивались к их духовным советам.
Сейчас, слава Богу, мы переживаем другой период. У нас есть крыша над головой, восстановлены монастырские стены, но теперь нам предстоит позаботиться о качестве монашеской жизни. Ведь, если раньше, скажем, богослужебный типикон мог быть несколько сокращен, по той причине, что трудов было слишком много и физически выдержать это иногда было очень непросто, то сейчас ситуация изменилась. Сегодня нам необходимо выстраивать организованную монастырскую жизнь. Ведь четкий внутренний распорядок — одна из основных особенностей монашества.
— Свой доклад на XXII Рождественских чтениях, посвященный традициям исихазма и их значению для современного монашества, Вы завершили словами из беседы об организации жизни в обителях архимандрита Софрония (Сахарова): «Законы, уставы, правила могут помогать вначале, но затем они останавливают прогресс. Есть конец всякому закону. Задача, стоящая перед человеком, образом Божиим, превосходит все границы… самое трудное в организации жизни монашеского общежития состоит в том, чтобы удержать единство дисциплины и, вместе с тем, оставить свободу для проявления персонального характера каждого из братии». Как одновременно сохранить внутреннюю дисциплину и свободу?
— Трудом. Я не физический труд имею в виду. Трудом духовным, молитвенным, трудом над самим собой. Принуждать себя к терпению, смирению, великодушию. В каких-то ситуациях принуждать себя быть строгим. Я думаю, что только так. Ведь что самое трудное для человека? Потерпеть другого человека. Если мы терпим этого другого человека, мы себя понуждаем. Хотя иногда бывают такие ситуации, когда терпеть уже не правильно, и не потому что терпение иссякло. Ты можешь терпеть еще, и даже знаешь, что если будешь вынужден удалить из монастыря человека, которого приходится терпеть, он не станет лучше от этого. Просто кроме тебя и него в монастыре есть и другие люди, которых он может соблазнить. И братия призвана понимать, что все мы пришли в монастырь не для того, чтобы кого-то наказывать, а для того — и это самое главное — чтобы у нас поменялось сознание. Чтобы человек сам захотел этой жизни — ее тяжести, неудобств, отречения от своей воли. И монастырь предоставляет такую возможность всем. Сам строй монастырской жизни формирует нас, отшелушивая все мирское. Мы поменяли внешний образ жизни, но должно поменяться наше внутреннее состояние — ума, чувств, воли. Мы должны понять, для чего мы становимся монахами. Святые отцы говорят, что очищение — это не конец, а лишь некий этап. Бог очистил нас от грехов и грех уже не действует в нас. Но после этого начинается другой этап — этап любви к Богу, любви к ближнему по образу Христа. Это этап полнейшей надежды на Спасителя, этап, когда предаешь Господу всего себя и всю свою жизнь.
Современный человек привык спать до 12 часов, а в монастыре он в 5 утра уже на ногах, в 7 — трудится на послушании. Или привык сидеть в кабинете, а теперь ему надо потрудиться физически, замерзнуть, или устать от жары… Но для чего все это? Он должен привыкнуть к новой жизни и начать понимать ее смысл.
На Святой Горе Афон человеку на протяжении первых 10-15 лет пребывания в обители не благословляли выходить из монастыря, не то что в мир, а даже в другой монастырь. И только по прошествии этого времени ему разрешали побывать на празднике в другом монастыре. Должна сформироваться привычка, столь необходимая для очищения сердца. Привычка жить по типикону необходима, чтобы произошло самое главное, чтобы мы начали жить не в типиконе, а во Христе, именно жить во Христе. Типикон очень важен для формирования монаха, но он не спасает. Но и без типикона не получится научиться монашеству. Если река выходит из берегов и разливается, то становится болотистой, а когда находится в своем русле, то вода течет быстро и прочищает само русло. Так я думаю.
— Владыка, расскажите, пожалуйста, почему Вы решили стать монахом?
— Об этом трудно говорить, не сбиваясь на жанр житийной литературы (смеется)…
— Но, может быть, что-то хотелось бы сохранить для будущих поколений? Молодые люди часто спрашивают, как услышать призыв Божий?
— В моей семье не было никаких препятствий для того, чтобы верить. Мама была человеком верующим, по праздникам она ходила в храм, у нас дома были иконы, зажигались свечи. В Рождественский и Пасхальный посты мама постилась, по крайней мере, первую и последнюю недели. Когда я был маленьким, она брала меня с собой в церковь. Детские впечатления от посещения храма до сих пор сохранились в моей памяти. Я и мои родители родом из Сухуми, там похоронены отец, дед, бабушка и все остальные родственники. В Сухуми мы посещали кафедральный Богородице-Рождественский собор. Помню, что в правом притворе стоял поклонный крест, а рядом с ним саркофаг святителя Иоанна Златоуста. Когда я был ребенком, думал, что Спасителя сняли с креста и положили в этот гроб. Правда, всегда удивлялся, что образы Спасителя и святителя Иоанна не похожи друг на друга. Позже, когда я немного подрос, ходил в храм на Рождество и Пасху за компанию. Бывало, что нас задерживала милиция. Стражи порядка лишь пугали нас немного, но, кажется, без агрессии относились к подросткам. Если ребята им не хамили, то, пожурив, всех довольно быстро отпускали.
Осознанно я обратился к вере в 21 год. Помню, что мне было довольно трудно принять учение Христово о том, что надо прощать врагов. В те годы мне было ближе ветхозаветное «око за око», и я очень протестовал. Не понимал, почему я должен прощать, если к тому же не я «первый начал». Супруге моего брата принадлежит большая заслуга в деле моего воцерковления. Она принимала самое живое участие в наших спорах, беседовала со мною о вере. Но вот что именно происходит в душе человека, обратившегося ко Христу, описать довольно сложно. Антоний Великий услышал Евангельское слово, и с этого момента все изменилось в его жизни. Что-то действительно меняется, но часто мы и сами не понимаем, что именно. Иногда что-то может казаться непонятным, далеко не со всем мы согласны, но нас тянет к вере, и мы уже больше не можем жить как прежде.
Помню, что в перестроечное время на улицах появились кришнаиты, баптисты, пятидесятники, и для многих из нас начался своего рода поиск собственной духовности. Журнал «Религия», выходивший в те годы, начинался с православной страницы, а заканчивался чуть ли не сатанизмом. Я побывал на кришнаитских собраниях, посетил баптистов. Но их собрания показались мне не вполне серьезными. А когда я пришел в православный храм, мне посчастливилось встретиться с протоиереем Иосифом Северином. Батюшке тогда было более 80 лет. Это был удивительный, очень смиренный человек. Находясь рядом с ним, я чувствовал такое умиротворение, какого не знал прежде. Помню, что отец Иосиф никогда никого не наказывал, ни к чему не принуждал. Он мог что-то посоветовать очень деликатно. И тебе хотелось это сделать. Его жизнь не была легкой. У него было трое детей, и последний из его сыновей, самый талантливый, который подавал большие надежды, заболел психической болезнью; многие годы, около 20 лет, отец Иосиф и его супруга, матушка Мария, жили под одной крышей с психически неуравновешенным человеком, у которого случались приступы агрессии. Сам он, бедный, рассказывал, что слышал голос, который говорил ему: «Возьми топор и заруби родителей». Отец Иосиф очень переживал, что сын может наложить на себя руки, и тогда его душа после смерти будет страдать. Батюшка говорил нам: «Вот Авка (его сына звали Августин) поправится, и вместе мы пойдем в монастырь и будем там жить». Слава Богу, Августин не наложил на себя руки, скончался своей смертью, а после его ухода отошел ко Господу и отец Иосиф.
В Сухуми тогда жили монахи из пустыни Сванетии Абхазий (Кодорское ущелие). Мы, прихожане храма, общались с ними. В то время людей в храме было немного, а молодежи и того меньше. И вот мы, молодые люди, человек пятнадцать, все друг друга знали, поддерживали морально, радовались, когда кто-то еще из молодежи приходил в храм.
Желание монашества формировалось постепенно, кажется, незаметно даже для меня самого. Честно говоря, я не думал, что стану священником, я хотел именно монашества и начал переписываться с архимандритом Иоанном (Крестьянкиным). Это было в тот период жизни, когда я начал заниматься бизнесом, появились какие-то планы развития, но встал вопрос, как совместить бизнес и духовную жизнь. Вы, наверное, помните, что бизнес вовсе не был цивилизованным в те годы, и требования к человеку верующему и бизнесмену были разными. И я решил обратиться с вопросом к отцу Иоанну. И батюшка прислал мне письмо, в котором писал, что невозможно служить Богу и маммоне. В этом письме еще была приписка келейницы отца Иоанна, к сожалению, я не помню ее имени, где та писала, что отец Иоанн прошел тюрьмы и гонения за Бога, и что, мол, Вы хотите от него услышать? Чтобы мир и жизнь по Богу совместить? Я не дословно передаю содержание письма, но смысл его был именно таким.
Потом мы отправились паломничать по святым местам Сухуми, поехали в Киево-Печерскую лавру, в Оптину пустынь. Я походил по Оптиной и надумал там остаться. Помню, незадолго до моего отъезда, поздно ночью по телевидению показали хорошую передачу об этом монастыре, она мне очень запомнилась. После Оптиной я поехал к отцу Иоанну в Псково-Печерский монастырь за благословением на монашество, пожил в Печорах три недели. Моя встреча с отцом Иоанном была удивительной, впечатление от нее трудно выразить словами. На вопрос о монашеской жизни он ответил, что если есть благословение матери, чтобы я остался жить в Оптиной, значит, есть Божия воля. Но Господь судил иначе. Началась война в Абхазии, и мне пришлось вернуться обратно. На Сухуми все рейсы были уже отменены, и я приехал в Тбилиси. Там произошла моя первая встреча со Святейшим Патриархом Илией II. Святейший спросил меня о дальнейших планах. Я ответил, что собираюсь остаться в Оптиной пустыни. Он сказал: «Но у нас тоже есть монастыри». Я запротестовал, сказал, что все уже решил, попросил не отговаривать меня и благословить посетить отца Виталия (Сидоренко). Патриарх благословил съездить к старцу и дал нам в помощь иеромонаха Авива, он был духовным чадом отца Виталия.
После того как я впервые съездил к старцу, я стал посещать его по несколько раз в неделю, и так продолжалось до самой кончины отца Виталия.
Помню, как при первой нашей встрече отец Виталий, отвечая на мой вопрос о дальнейшей жизни, рассказал одну историю. Я, говорит, знал одного молодого человека, он тоже хотел уйти в монастырь, но у него не получилось. Только через два года он смог это сделать. Я тогда ничего не понял, подумал, при чем здесь этот молодой человек? Но потом произошло так, что я вернулся в Сухуми и остался в миру именно на два года. Хотя поехал туда лишь для того, чтобы взять благословение у матери, документы и вернуться в Оптину. Но в Сухуми начались военные действия, и я начал работать в Комитете по правам человека. Мне приходилось участвовать в городских гуманитарных миссиях, а также в совместных российско-грузино-абхазских и ООН-овских миссиях. Когда грузинское население вынуждено было покинуть город, я ушел в монастырь. Прошло именно два года после нашего разговора с отцом Виталием.
— Сколько вам было лет?
— Двадцать шесть.
— Где Вы приняли постриг?
— Сухумо-Абхазская епархия была в те годы временно расположена в монастыре Преподобного Антония Марткопского. Там я принял постриг. Настоятелем и духовным руководителем монастыря был владыка Даниил, тогда Сухумо-Абхазский, теперь Чиатурский и Сачхерский, благочинным — иеромонах Исайя, ныне митрополит Цхинвальский. Потом владыку Даниила назначили епископом Зугдидским и Циашским, и часть братии, которую он благословил, перешли в монастырь Успения Божией Матери в селе Корцхели. Это древний монастырь, который был в свое время метохией Крестова монастыря в Иерусалиме. Там нам пришлось делать первые шаги по возрождению монастыря. Нас было четверо. Потом меня перевели в Тбилиси. Я жил при Патриархии, служил в храме Святых Архангелов в Военной академии. После этого меня направили в Лавру Давида Гареджийского.
Лавра переживала тогда сложный период, несколько настоятелей монастырей были не согласны с тем, что Грузинская Церковь находится в Совете Церквей и демонстративно покинули монастыри. Это был 97-й год. Меня назначили настоятелем в Гареджи. В то время там не было ни электричества, ни дороги. Из братии нас было двое иеромонахов и двое послушников. Потом стало на одного монаха больше. Духовником у меня был владыка Даниил, и, конечно, мы всегда советовались со Святейшим, потому что Лавра является ставропигиальным монастырем, и все вопросы по устроению обители мы решали только с благословения Патриарха. Еще писали письма отцу Иоанну (Крестьянкину). Батюшка наставлял нас и укреплял в вере.
— Довольно часто приходится слышать, что монашеская традиция в Русской Православной Церкви была прервана в эпоху социализма. Хотя есть и другое мнение. Схиархимандрит Гавриил (Бунге), выступая на одном из монашеских форумов, высказал мысль о том, что традиция старчества, которая является в монашестве основополагающей, в России не прерывалась никогда. То же самое, очевидно, можно было бы сказать и о Грузии. Что Вы думаете об этом? Ощущается ли сегодня разрыв традиции в монашестве?
— Я считаю неправильным мнение о том, что духовная традиция старчества была прервана. Может быть, была прервана традиция внешнего устройства монастырской жизни. Но у нас с самого начала были духовные наставники, которые говорили о значении послушания, учили смирению, рассказывали о необходимости исповеди помыслов и борьбы со страстями, о том, что надо очищать свое сердце. (Освященный Архиерейский Собор на заседании 30 ноября 2017 года канонизировал в лике преподобных тех, кого монашествующие Грузии считают своими духовными наставниками — митрополита Зиновия (Мажугу), схиархимандрита Андроника (Лукаша), схиархимандрита Серафима (Романцова). — Ред.). Когда скончался отец Виталий, мы обращались за духовным советом к матушке Серафиме (Дьяченко), которая около 50 лет своей жизни провела рядом с отцом Серафимом (Романцовым).
— Расскажите немного о ней, пожалуйста.
— Матушка Серафима была удивительным человеком. Как я уже сказал, всю свою жизнь она провела рядом со старцами — с отцом Серафимом (Романцовым), владыкой Зиновием, отцом Андроником, отцом Виталием. Она ничего не говорила от себя, а только то, что слышала от них. Как-то я пришел к ней, уже будучи священником, не так давно рукоположенным. О чем думает молодой священнослужитель во время Божественной литургии? О том, чтобы служба была благолепной, чтобы не ошибиться ни в чем, вовремя молитву прочесть, вовремя Царские врата закрыть... Думаешь, что если молитву прочтешь бегло, то это неправильно, потому что нехорошо наскоро читать молитвы. И вот в таких раздумьях прихожу я к матушке, а она мне и говорит: «Что же Вы, батюшка, Литургию так долго служите?» — Я думаю, в чем же дело? — «Почему, матушка, долго? Служу как написано, как могу». — «Нет, — говорит она. — Людям на Литургии долго стоять тяжело. У них, бедных, один только день воскресный для отдыха. У кого ребенок дома, у кого муж, у кого хозяйство… Это надо как-то учесть, батюшка, и служить побыстрее, чтобы людей не мучить». Я-то с таким старанием, всё стремился исполнять, а матушка мне говорит, что я людей мучаю! Но после этих ее слов я начал исправляться. Она научила меня думать о людях, не только о том, что пред Богом предстою, служу Литургию, а значит, для всех, кто позади меня, я — предводитель. Нет. Надо думать и о том, как все за моей спиной себя чувствуют. А еще тому, что монашеские традиции — это исповедование Христа, помощь слабым, благодарность Богу за все, что происходит и произошло, недоверие себе… Всему этому учили нас наши наставники. Разве можно говорить о том, что эта традиция была прервана? Нет, конечно.
— Владыка, Вы бываете на монашеских форумах, организатором которых выступает Синодальный отдел по монастырям и монашеству. Скажите, вопросы, которые обсуждаются там, актуальны ли для грузинских монастырей? Полезен ли тот опыт, которым монашествующие разных стран обмениваются друг с другом, или применить чужой опыт в своем монастыре все-таки довольно сложно?
— Во-первых, я хочу сказать, что очень важно, что Синодальный отдел по монастырям и монашеству существует и что он устраивает такие встречи. Нам обязательно нужно делиться опытом. В первую очередь, в лоне своей Церкви, конечно, но надо обязательно знать и опыт Вселенского Православия. Разве можем мы обойтись без опыта Святой Горы Афон или монастыря Святой Екатерины на Синае, монастыря Саввы Освященного в Иерусалиме? Я был в Сербии, и там тоже есть очень интересные монастыри. Этот опыт надо изучать, им надо делиться. А что именно перенимать из всего многообразия православной духовности, это уже нам решать. Церковь всегда исходила из реалий, которые ее окружали, трансформируя их в соответствии с Евангельским учением и церковным преданием. Так было во все века. Надо лишь научиться отделять полезное для души от той полемики о внешней стороне вопроса, которая забирает у нас энергию. Очень важно, что о наших общих проблемах теперь можно поговорить, не страшась получить нагоняй за мнение. Ведь если опасаться, что нас могут исключить из братии за наше отношение к тому или иному вопросу, мы просто мы не сможем друг другу доверять. А без доверия как спасаться?
Несколько подобных встреч проходили раньше в Грузинской Церкви, но теперь мы надеемся, опираясь на опыт Синодального отдела, и у себя регулярно проводить монашеские собрания.
Беседовала Екатерина Орлова
Патриархия.ru
