Председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, преподаватель МГИМО В.Р. Легойда дал интервью «Российской газете» (№ 88 (7846)).
Слабый вуз не выпустит Лаврова
— Не обидитесь, если — в целях провокации — скажу, что МГИМО слабый вуз? К нам приходят ваши студенты на практику...
— Не обижусь. Потому что хорошо знаю слабости вузовского образования сегодня — общие, не специфические для МГИМО. Но не соглашусь, потому что мне есть с чем сравнить, видел разные вузы, учился в Штатах... Ну и институтский патриотизм мне, конечно, мешает согласиться. МГИМО для меня не что-то пустое, фасадное, ненастоящее.
— Предлагаю простой критерий: сколько известных журналистов среди выпускников журфака МГИМО?
— Артем Боровик, Сергей Брилев, Михаил Зыгарь... Могу продолжать. Мария Захарова — хотя и с другой стороны баррикад, но ее нельзя не вспомнить. Создатель программы «Взгляд» Александр Любимов. Правда, он закончил МЭО (факультет международных экономических отношений. — Ред.). Нынешний генеральный директор ТАСС Сергей Михайлов. Нынешний декан МЖ Ярослав Скворцов — звезда банковской журналистики, автор термина, к которому мы сейчас все чаще возвращаемся, — «сострадательная журналистика».
Ну и сразу достану козыри: посмотрите на Сергея Викторовича Лаврова и повторите, что МГИМО — слабый вуз. Недавно назначенная главой Ростуризма Зарина Догузова (кстати, МЖ), министр культуры Владимир Мединский, нынешний посол в Ватикане, бывший министр культуры Александр Авдеев, академики отец и сын Арбатовы, представитель Русской Православной Церкви в Страсбурге архимандрит Филипп (Рябых) — это все «наши люди». Про дипломатов, политиков и даже президентов некоторых стран я уже не говорю.
У близкого друга дочь недавно выбирала, куда поступать — в МГИМО или МГУ, и он просил у меня совета. Я сказал: мы — спецназ, а МГУ — регулярная армия. Спецназ призван выполнять операции особой сложности и важности. Хотя войны, конечно, выигрывают армии.
Мы — вуз высокой специализации. С особыми спецкурсами: изучая языки, знакомимся и с историей страны этого языка, ее политической и правовой системой.
— Космический рейтинг МГИМО в советское время был связан с престижностью работы выпускника: дипломат и будет жить за границей. А по первому серьезному учебнику о социальной стратификации Татьяны Заславской дипломаты принадлежали к высшей страте. Но после 90-х эта работа потеряла свой престиж: сегодня все могут поехать за границу, и бизнесмены в ней повлиятельней, чем дипломаты. А консульская служба так вообще сервис: бросаешь все и едешь выручать людей. Как МГИМО модернизируется, осознает свою миссию и ищет новое лицо, когда его выпускники уже не высшая каста?
— Да, в Советском Союзе к нам стекались все гуманитарные сливки, сейчас только их часть, многие едут за границу. Роль и престиж дипломатии также изменились.
МГИМО поменялся вместе со страной. В начале 90-х от нас... убегали преподаватели, особенно языковые. Тогда вуз буквально спас наш нынешний ректор. У Андраника Миграняна (тоже, кстати, нашего выпускника) есть даже статья под названием «Торкунов спас МГИМО», и это чистая правда. Анатолий Васильевич остановил деструктивные процессы, повел вуз по пути превращения в полноценный университет. Появились новые факультеты, добавились специальности — от пиара до политологии, возникли первые магистерские программы и новые кафедры.
Сейчас во всех вузах многие студенты учатся за деньги. Учатся, кстати, по одним программам, для студентов нет различий, но поступить «платным» студентам, конечно, проще. Да и само по себе увеличение количества обучаемых студентов неизбежно сказывается на среднем уровне. В любом вузе. МГИМО здесь — не исключение.
В начале 90-х в МГИМО стали принимать девчонок (до этого в немногочисленных буклетах о МГИМО было написано жестко: «Принимаются лица преимущественно мужского пола»).
Кредо вуза — опора на традиции, но с открытостью ветрам современного мира. Мы, например, до сих пор держим абсолютный рекорд преподавания иностранных языков — их у нас 54! А следуя за новым, МГИМО экспериментирует, открывает, ищет молодые кадры: декану факультета управления и политики Генри Тиграновичу Сардаряну нет еще 30 лет.
В МГИМО очень насыщенная внеучебная жизнь. Кто только не выступал у нас — от американских президентов до Федора Емельяненко. Я, кстати, именно в МГИМО в своей время слушал лекции о мозге выдающегося отечественного психофизиолога академика Симонова, отца Юрия Павловича Вяземского, моего любимого учителя...
— Для репутации вуза большое значение имеют личности преподавателей...
— Вуз — это и есть преподаватели. И студенты, конечно. Не могу не вспомнить тех, у кого я учился: русскую литературу нам читал профессор МГУ Сергей Иванович Кормилов, западную — Вяземский и Станислав Бемович Джимбинов, человек из круга выдающегося русского философа Лосева. Восточную литературу — Леонид Евгеньевич Бежин, его книга о Ду Фу в серии ЖЗЛ — просто классика. Конституционное право США — Марат Викторович Баглай, долгие годы председатель Конституционного Суда РФ. Кафедру мировой литературы и культуры до Вяземского возглавлял Дмитрий Михайлович Урнов, который теперь успешно преподает английскую и американскую литературу в Штатах. Про самого Юрия Павловича я уж не говорю: каждая его лекция и спектакль, и интеллектуальное путешествие, и вызов, и провокация... Это только на нашем факультете. И сегодня в МГИМО очень много прекрасных преподавателей, включая приглашенных звезд-практиков и иностранных профессоров.
Взять за мозги
— Александр Аузан, опираясь на четырехлетние научные исследования Высшей школы экономики, утверждает, что в процессе вузовского обучения студенты у нас ... деградируют. В начальной школе все прекрасно, в средней неплохо, а в вузе начинается падение. Что происходит?
— Моя гипотеза, что падение начинается в двух последних классах школы, я ее называю «синдром ЕГЭ». В начале 10-го класса ученикам говорят: «А теперь мы два года готовимся к ЕГЭ». И тут, каким бы гением ты ни был, какие бы фантастические учителя тебя ни учили и какие бы спецкурсы ты ни посещал, это сильно бьет по мозгам, компетенциям, как сейчас принято говорить, и по памяти, конечно. Это как если ты два года вместо игры в футбол учишься лишь бить пенальти. Навык хороший, но для победы в матче недостаточный.
— ЕГЭ сужает возможность брать талантливых?
— Ректор МГУ Виктор Садовничий — последний бастион в борьбе против ЕГЭ — любит рассказывать, что будь ЕГЭ в его время, он бы не поступил. Ему попался вопрос о логарифме, которого он не знал, так как в школе этого не проходили. Но преподаватель немного подсказал, и Виктор Антонович самостоятельно вывел логарифмическую функцию — и его взяли за мозги. С ЕГЭ этот номер не прошел бы.
Тесты — вещь очень нужная. Я с ними впервые столкнулся на 3-м курсе во время стажировки в США. Потом, уже как преподаватель, начал их использовать еще до всеобщего внедрения тестовой системы. При этом я убежден, что с помощью ЕГЭ, как бы мы его ни совершенствовали, нельзя проверить все, что нужно проверить при поступлении в вуз. Если продолжить аналогию: нельзя набирать футбольную команду только из тех, кто хорошо бьет пенальти. Нужно понимать и общую физическую подготовку, и умение «видеть поле», и способность играть в пас, и многое другое.
ЕГЭ уже успешно поборол коррупционную составляющую, чтобы задуматься над тем, чтобы каждый вуз имел право на дополнительный экзамен и на собеседование с абитуриентом, которое должно играть роль при принятии вузом решения: брать или не брать.
— Что вас удивляет в студентах, поступивших по ЕГЭ?
— Про ЕГЭ я уже сказал. В целом же на мою критику студентов друзья привычно блокируют: «Опять плач, известный с древнеегипетских времен! Да все наоборот, студенты сегодня интереснее, умнее нас. Ну не читали они "Двенадцать стульев" или "Жизнь Клима Самгина", но они больше знают, чем мы в их возрасте». И я отступаю под их натиском. Но не до конца. Потому что знаю, что кроме фундаментальных образовательно-интеллектуальных процессов, в которых пойди разберись, есть еще другие важные качества. Скажем, чувство ответственности... Даю своим студентам задание: взять «интервью про интервью» у знаменитости — на выбор. Конечно, все хотят у Познера. И я договариваюсь с Познером. Проходит неделя. Спрашиваю: взяли интервью? Нет, я еще ему не звонила. Кому? Познеру? У меня это не укладывается в голове...
Поколение интернета
— Для коммуникации со студентами завожу в «Фейсбуке» закрытую группу. Знаете, что удивительно? Я там самый активный: не они мне вопросы задают, но я им что-то пишу — посмотрите то, прочитайте это... Правда, в этом году один первокурсник мне написал: «Не думайте, Владимир Романович, что мы такие потерянные. Мы Вас не дергаем, потому что нас в школе учили: тот, кто все время идет к учителю с вопросом, — дурак несамостоятельный. Вопросы — показатель слабости». Если их так научили, это чудовищно!
Я вспоминаю, сколько вопросов у меня было к Юрию Павловичу Вяземскому, когда я был студентом. В шестом или седьмом классе я прочитал его повесть «Шут». Потом посмотрел одноименный фильм Эшпая. И когда на первом курсе однокурсник бросил «Вон Вяземский идет», я обалдел совершенно. Тот самый?! Он должен был у нас что-то читать на втором курсе. Но я не стал дожидаться. Еще первокурсником пришел к нему на кафедру и вцепился, как пиявка. Мы говорили о Евангелии, о русской философии. Даже оформили фиктивный спецкурс «Русская религиозная философия». Ходил я один. После третьей встречи Юрий Палыч сказал: «Жена спрашивает, что там за ученик такой?» Так я оказался у Вяземского дома и познакомился с Татьяной Александровной... Какие уж тут группы в «Фейсбуке»...
— Глубочайшая традиция лучшей русской профессуры — делать студентов «домашними людьми», вернувшийся из эмиграции Никита Толстой имел такую привычку.
— Боюсь, что если сегодня я позову кого-то из своих студентов домой, не приедут. У них ... дела. Не знаю, что тут причиной — комплексы, время другое, скорости? Или опыт 90-х по превращению тысячелетних отношений «учитель – ученик» в отношения «покупатель – продавец». Хотя, надо попробовать, конечно.
— Ваше образовательное кредо, личная преподавательская философия?
— Как ученик Юрия Павловича Вяземского, я глубоко убежден, что образование — это прежде всего самообразование. Вуз может тебя развить, но склонности и способности должны быть твои, а усилия — тем более...
На первой лекции по культурологии, объясняя, что такое образование, я всегда говорю студентам, что мозг как мышцы: если постоянно не упражнять, атрофируется. И всегда с сожалением обнаруживаю, что они не знают, кто такой Аверинцев и Бахтин, лишь «что-то» слышали про Лотмана.
Однажды на лекции попросил продолжить пушкинское «Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной...». Меня удивило не то, что не смогли и не узнали автора. Было гораздо круче: один студент поднял руку с телефоном и сказал: нет интернета! Одной этой фразой он описал и время, и свое поколение.
Есть замечательное письмо Умберто Эко своему внуку, где он хвалит интернет за прекрасную возможность в секунду узнать, как назывались каравеллы Колумба, но обращает его внимание, что всякий раз, когда ему нужно будет вспомнить названия этих каравелл, ему опять придется заходить в интернет, потому что его память ничего не зафиксирует.
Возникшую в устной культуре «Илиаду» древние греки знали наизусть. Средневековые монахи наизусть знали Библию, и это не было чем-то из ряда вон выходящим. Мой однокурсник Алексей Захаров, создатель Superjob, в армии выучил «Евгения Онегина», которого мог продолжить с любого места. Думаю, что сегодня человек, знающий наизусть «Онегина», будет восприниматься как былинный богатырь.
— Но технический прогресс не остановить...
— И не надо. Но тут вот что интересно. Недавно, пересматривая лекции Юрия Лотмана, обратил внимание на такой тезис: всякий новый технический прорыв, который должен сделать коммуникацию проще, сначала ее осложняет. Даже отбрасывает назад. Вот телефон — вместо письма. Хорошо, можно быстро позвонить, но ты человека не видишь, и может возникнуть путаница. Должно пройти время, говорит Лотман, чтобы техника стала культурой...
— У Лотмана в доме, кстати, не было телефона. Студенты приходили к нему домой — без звонка.
— Не случайно, наверное. Мы сейчас находимся в ситуации, когда чуть ли не каждый день появляется что-то технически новое. Успевает ли оно стать культурой? Вот уже почти умерла относительно недавняя новинка «ЖЖ», появился «Фейсбук», только мы его «очеловечили», а все перешли в мессенджеры. Сейчас освоим мессенджеры, а они умрут быстрее, чем ЖЖ...
Специфика современности не в том, что появляется новое, оно всегда появлялось, а в том, что оно появляется намного быстрее. И мир это новое меняет сильнее, чем раньше.
— И что делать в этом огромном массиве информации?
— Для меня один из ответов — в рассказе Патриарха Кирилла. Будучи молодым человеком, он впервые попал за границу на международную конференцию и познакомился там со священником и одновременно ученым-химиком уровня нобелевского лауреата. Заметив, что молодой человек все записывает, тот сказал: в этом мире 90 процентов «шумов» и только 10 — «сигналов», научитесь отделять одно от другого: нашего внимания стоят только сигналы. С каждым днем этот совет становится все актуальней.
— Мы живем в бесконечном «шуме»?
— Да, в тотальном, громком, агрессивном, постоянно меняющемся. Возможности манипулирования нами возросли настолько, насколько уменьшились наши возможности этому противостоять. Ты уже не понимаешь, что правда, а что нет.
...Поэтому когда меня студенты спрашивают: «А для чего читать все эти длинные сложные тексты современным пиарщикам и журналистам, а тем более — экономистам?», я им теперь отвечаю так: я не могу вам сказать, как именно и когда «Братья Карамазовы» вам помогут, но что помогут — я не сомневаюсь. Это особым образом разовьет ваш мозг и обязательно выстрелит. Иными словами, станет вашим безусловным конкурентным преимуществом.
Эффект утки
— Это какая-то апология гуманитарности.
— Я вообще-то окончил физматшколу. И не подвергаю сомнению ломоносовское «математика ум в порядок приводит». Но хорошо помню и запись из дневника создателя советского атомного проекта академика Юлия Борисовича Харитона, который, услышав, как Маяковский читал свои стихи, написал в дневнике: «Целое море новой поэзии открылось передо мной. Это было одно из самых сильных потрясений в моей жизни». В Сарове, куда, благо, сегодня можно попасть, в музее Харитона на прикроватной тумбочке лежит, если не ошибаюсь, томик стихов. Академик не Эйнштейна на ночь читал.
И что после этого я могу сказать современным студентам: читайте на ночь WhatsApp, и будете умным, как Аузан? Нет, не будете.
— Высшее образование всегда стоит на двух китах — на прагматике (ты должен научиться тому, что будешь делать в профессии) и общей культуре. Хорошее высшее образование, особенно университетское, невозможно без запаса с виду бесполезных знаний. В виде «зарубежной литературы для журналистов» или культурологии для пиарщиков.
— Они не бесполезны. Они развивают то, что академик Бехтерева называла «творческим мозгом». Те, кто читает толстые сложные книги, всегда будут востребованы и, если угодно, будут управлять теми, кто остановился на книжках с комиксами...
— Александр Аузан пишет, что гаджет превращает современного студента в Юлия Цезаря — он может и слушать лекции, и писать эсэмэски другу, и в «ЖЖ» общаться, и гуглить, что значит то или иное слово. Он похож на утку, которая и ходит, и летает, и плавает, но все это делает плохо.
— Гаджет еще и великий хронофаг — пожиратель времени. Когда моя старшая дочка-четвероклассница говорит «У меня совершенно нет времени», я понимаю, что виной тому и купленный ей в 10 лет смартфон. И советую ей включить счетчик экранного времени.
Богословие как раскраска мира
— Как вы оцениваете происходящее в образовании с духовной точки зрения?
— Я полагаю, что образование без воспитания — это не образование, а просто обучение. По крайней мере, в русской традиции. Разница между обучением и образованием, как между информацией и знанием. Знание — категория мировоззренческая, информация — нет. Живя в потоке информации, мы же не становимся умнее. Сидеть и листать «Фейсбук», это не пересматривать лекции Лотмана, в которых всегда услышишь новую мысль, или вдруг обнаружишь, что в квартире, за кадром, лает собака.
У католического мыслителя второй половины XX века Луиджи Джуссани есть мысль, что нация собирается единой системой образования. Церковь и образование — это настоящий цемент общества, его скрепление. Поэтому я так переживаю, что мои студенты не смеются цитатам из «Двенадцати стульев» из-за разрывов наших с ними фоновых знаний, из-за разницы культурных пространств, в которых мы живем. Вот этого цементирования не происходит, образовательная система все хуже склеивает нас в одно общество. И тогда слова «Мой дядя самых честных правил...» натыкаются на вопрос «Какой дядя?»
— Образование включено в духовное строительство личности?
— У философа Вернера Йегера (кстати, именно выпускница факультета журналистики МГИМО, а ныне — филолог-античник и доцент ВШЭ Ольга Валерьевна Алиева перевела третий том его «Пайдейи» на русский) есть мысль, что древние греки под культурой понимали не то, что мы сейчас — все созданное руками и разумом человека, а как раз в первую очередь воспитание, образование души. Культура есть нечто формирующее человека целиком, а образование — важнейший инструмент для становления личности.
Образование — это в том числе подготовка человека к будущему. Наша проблема сегодня в том, что мы не очень понимаем, каким это будущее будет. Парадоксально, но я уверен, что, скажем, «Божественная комедия», «Дон Кихот» и/или «Братья Карамазовы» — локатор в незнаемом нами будущем. Их не сотрет никакой «Телеграмм-канал». Как в свое время, на пике увлечения фрейдизмом, Владимир Вейдле написал: «Психоанализ бессилен против "Братьев Карамазовых"».
И мой главный вывод сегодня: образование не должно оторваться от цели формирования целостной личности.
— Тогда образование в какой-то мере сестра Церкви. Для Церкви важны сегодня образованные люди?
— Христианство — вера осмысленная. Поэтому у нас сегодня почти никого не рукополагают во священники без высшего богословского образования.
А что касается церковного образования, то, как мне кажется, сегодня важно выровнять некоторый перекос в сторону исторического богословия. Иными словами, не только изучать святоотеческое наследие, но и всерьез заниматься богословским осмыслением современных проблем — от феминизма и гендерных проблем до суррогатного материнства.
Например, в Межсоборном присутствии мы сейчас всерьез занимаемся богословским осмыслением современных информационных технологий. Проводим семинары с разными специалистами — от богослова Сергея Сергеевича Хоружего до интернет-гуру Игоря Станиславовича Ашманова.
Может быть, вместо дурацких споров, является ли богословие наукой, нам продвигать богословие в светских вузах? Именно как современную академическую дисциплину, предлагающую еще один угол зрения на сложный и быстро меняющийся современный мир.
Лично я уверен, что богословие дает современному человеку очень интересную перспективу. Позволяет разукрасить картину мира - даже для неверующего человека. Есть же люди, не согласные с какими-то психологическими теориями, допустим с теорией Фрейда. Но такие теории все равно делают наш мир сложнее. Кстати, то, что открыл Фрейд, было раньше и лучше известно авторам древнего монашеского «Добротолюбия». Просто они это все сказали на другом языке.
Беседовала Елена Яковлева
Патриархия.ru
