В преддверии Великого поста председатель Синодального информационного отдела В.Р. Легойда ответил на вопросы корреспондента газеты «Аргументы и факты» (АиФ № 10 от 9 марта 2011 г.).
― Владимир Романович, около 30 % россиян заявляют в опросах, что планируют держать Великий пост. Пост без благословения и зачастую без молитв ― своеобразная мода или такой путь к Богу? Что вообще для Бога важнее ― соблюдение постов, посещение церкви, или жизнь по заветам ― с отсутствием плохих мыслей, помощью ближнему?
― Любые человеческие устремления более важны для самого человека, чем для Бога. Бог Свою любовь к человеку проявил в крестной смерти, искупив человеческие грехи. Всех людей, а не только тех, кто правильно постится. Так что же важнее для самого человека? И здесь можно сказать, что вера не предполагает альтернативности, которая есть в вашем вопросе. Если человек ходит в храм и не меняется, не стремится помогать ближнему, то не очень понятно, в чем его вера. Пост ― это не древняя диета, цель которой ― к концу весны надеть платье, которое тебе не подходило в течение полугода. Нет, это особое отношение к состоянию собственной души. Особое время для того, чтобы стать добрее к людям, побороть в себе какие-то грехи, недостатки. Конечно, не стоит недооценивать значение поста и как воздержания от определенной пищи, увеселений, вредных привычек. Спортсмен, добивающийся победы на соревнованиях, должен соблюдать режим питания и тренировок. Нельзя прийти и выиграть Олимпийские игры безо всякой подготовки. То же и в духовной жизни: нужна тренировка. А если перейти на язык более научный, человек ― существо психосоматическое; его душевные, интеллектуальные стремления связаны с его телом. Так и здесь: после сытного обеда, да еще и с возлияниями, молиться как-то сложнее. Поэтому не стоит впадать и в другую крайность, говорить, что главное ― внутренне быть собранным, а пост можно и не соблюдать. Все связано.
Что еще важно? При соблюдении поста не должно быть и ревности не по разуму, когда человек в своем стремлении поститься забывает о необходимости соизмерять подвиг, который он на себя берет, с собственными силами. Если человек, постясь, оказывается не в храме, а в больнице с диагнозом «обострение язвенной болезни желудка» ― думаю, это не самое правильное соблюдение поста. Здесь очень важно посоветоваться с духовником, со священником, вместе определить, так сказать, меру поста — в смысле физических ограничений, конечно.
Очень важно помнить, что пост — это средство, а не цель. Если средство превращается в цель, значит, подлинная цель не будет достигнута.
― Церковь упрямо не хочет «социализироваться»: вести богослужения на понятном языке, снисходительнее относиться к одежде (чему пример — высказывания отца Всеволода Чаплина о дресс-коде). Разве не проще повернуться лицом к пастве, облегчить ей путь в храм? Ведь главное для Церкви — наладить диалог каждого с Богом. Неужели для этого не все средства хороши?
― Мне сложно согласиться с тезисом о том, что главной задачей Церкви является налаживание диалога с Богом. Церковь основана Самим Богом. Входящий в пространство церковной жизни уже общается с Богом, уже находится в поле диалога. Неверно видеть в Церкви только посредника — иначе всегда возникает искушение обойтись без этого элемента.
Что касается желания или нежелания Церкви «социализироваться»... Вы можете себе представить, что Вы берете интервью у поэта и говорите ему: сегодня поэзия упорно не хочет социализироваться, говорить с людьми на понятном и простом бытовом языке, отказаться от рифм, ритма, смысла и перейти на язык улицы? Для каждого общения есть свой язык ― бытовой, научный, политический. Правила каждого языка и создаются в процессе общения. Богослужебный язык Русской Православной Церкви был создан специально для богослужения, на нем никто никогда не разговаривал. Именно ситуация общения определяет язык, а не наоборот. Это, как говорят религиоведы, сакральный язык.
Конечно, нельзя не согласиться с тем, что язык богослужения должен быть понятен — нет ничего хорошего, если богослужение звучит как абракадабра. Но, поверьте, никакой фундаментальной сложности в понимании церковнославянского языка нет. И — главное — если завтра все богослужение перевести на современный русский, не думаю, что количество людей в храмах резко возрастет.
Конечно, в дискуссии о богослужебном языке есть разные мнения. Святитель Феофан Затворник еще во второй половине XIX века говорил, что переводить язык богослужения нужно — но переводить на церковнославянский же. Кстати, определенные изменения в языке богослужения все равно постоянно происходят.
Перед Церковью уже две тысячи лет стоит эта задача — быть понятной человеку. Другое дело — всегда ли это удается. Христос говорил с разными людьми по-разному, использую понятный им язык. Хотя и Его не всегда понимали. Так может, причина не только в говорящем, но и в слушающем? Вряд ли кто-то скажет, что Святейший Патриарх Кирилл на встречах с разными аудиториями говорит на непонятном языке. А что такое выступление Патриарха, как не пример для каждого — не только священника, но любого члена Церкви?
Если же под социализацией понимать подстраивание под какие-то модные, распространенные сегодня социокультурные явления — да, Церковь никогда этого не делала. Вспомним апостола Павла: «для всех я стал всем, чтобы спасти хотя бы некоторых». Эти слова, с одной стороны, указывают как раз на необходимость социализации, а с другой — на цель этой социализации. Например, священник, да и просто христианин может пойти с миссией к байкерам (модная сегодня тема), может даже сам стать байкером. Дальше вопрос — в чем его цель? В том, чтобы через месяц, полгода, год байкеры сказали: а, христианин — он такой же классный, как и мы, и дальше мы вместе поедем пить пиво и гонять по ночной Москве? Или чтобы они сказали: слушайте, а этот человек заставил нас задуматься над тем, над чем мы раньше не задумывались? Очевидно, что задачей миссионера является второе. Если же происходит первое, значит, он не выполнил тот призыв, о котором говорил апостол Павел.
И о дресс-коде. Мне кажется, в возникшей дискуссии много передергиваний. Во-первых, насколько я понял, отец Всеволод не говорил об установлении обязательного формата одежды для всех граждан РФ, но, скорее, о том, что есть нормы человеческого поведения, которые распространяются и на внешний вид. Во-вторых, тем более никто не говорил, что Церковь будет утверждать форму одежды. Речь шла именно о необходимости общественной дискуссии, и, в результате, общественного консенсуса. Конечно, Церковь участвовала и будет участвовать в подобных дискуссиях. Наконец, я уверен, что ни отец Всеволод Чаплин, ни кто-то другой в Церкви не считает эту тему проблемой номер один в общественных отношениях, как некоторые интерпретаторы пытались преподнести. Это, безусловно, значимая, но не самая важная проблема. Напомню, что в то же время прозвучали предложения руководству Российской Федерации в области семейной политики. Но, к сожалению, в большинстве СМИ они прошли незамеченными, хотя было бы гораздо важнее обсудить именно эти предложения, а не длину юбок российских девушек.
― На днях Медведев встретился с Папой Римским. А почему Православная Церковь никак не наладит нормальное взаимоотношение с католичеством? Неужели какие-то разночтения в догматах или старые обиды, связанные с перераспределением паствы, важнее возможного объединения в наш век глобализации?
― Знаете, почти в каждом Вашем вопросе я слышу некий стереотип представления о Церкви, который не соответствует действительности. У нас сегодня хорошие отношения с католиками. Это охотно подтвердят с обеих сторон. Мы активно сотрудничаем с Католической Церковью в вопросах, связанных прежде всего с поддержкой традиционных ценностей в современном мире, в социальной сфере, образовании.
Что касается разночтений в догматах, то это, действительно, серьезные вопросы. За этими различиями в понимании основных положений веры стоит многовековая традиция, и они не так просто разрешимы.
― После череды терактов и драк с представителями южных республик отношения Церкви и мусульман заметно разладились. Муфтий Равиль Гайнутдин даже позволил себе, мягко говоря, некорректные выпады и обвинения. А нужны ли вообще России иноверцы? И если да, то как с ними общаться?
― В упомянутых Вами ситуациях в первую очередь виден фактор межнациональных отношений. О проблеме в этой области довольно определенно высказывались представители Церкви. Патриарх Кирилл предложил чрезвычайно удачный образ сообщающихся сосудов, подчеркнув, что в межнациональных вопросах невозможно воздействовать на одну сторону, не затрагивая другую. Поэтому мы говорим о необходимости, с одной стороны, безусловного уважения диаспор к культуре и традициям коренного населения, а с другой — о доброй воле коренного населения по отношению к диаспорам.
Не будем забывать, что многовековое мирное совместное проживание православных и мусульман на территории России являет собой совершенно уникальный для современного мира опыт. Надеюсь, что никакие неосторожные, не до конца продуманные высказывания отдельных представителей ислама не смогут изменить эти отношения к худшему.
Я не хочу сказать, что эти отношения сегодня совершенно безоблачны, но возможные проблемы связаны не с разной верой людей, а с неким экстремистским фактором, который может присутствовать у представителей людей разных религиозных взглядов. Очень важно видеть корень проблемы, чтобы эффективно ее решать. Если мы видим проблему в только том, что одни мусульмане, а другие христиане, мы отрицаем весь наш прошлый опыт мирного сосуществования. Проблема — в деятельности людей с экстремистскими взглядами. А экстремизм всегда есть искажение собственно религиозного учения. Любого.
Россия — страна многонациональная и поликонфессиональная, это, если хотите, не просто данность, а заданность нашего существования. Поэтому я не думаю, что сам вопрос, нужны ли России иноверцы, имеет право на существование.
― Зачем был поднят разговор о возможности политической карьеры для отдельных священников? Неужели же Церковь хочет опять объединиться с государством? Зачем вообще священникам политические дрязги?
― Ваш вопрос связан с конкретным документом: «Практика заявлений и действий иерархов, духовенства и мирян во время предвыборных кампаний. Проблема выдвижения духовенством своих кандидатур на выборах». Этот документ разрабатывался Межсоборным присутствием — совещательным органом Церкви, созданным для обсуждения актуальных проблем церковной жизни в период между Поместными Соборами, — и был принят Архиерейским Собором в феврале этого года. Вокруг документа, к сожалению, успело родиться огромное количество ложных интерпретаций. Увы, некоторые журналисты так и не научились читать тексты.
Из документа однозначно следует, что в нем в очередной раз (подчеркиваю — в очередной раз) подтверждается норма, согласно которой священнослужители Русской Православной Церкви не могут баллотироваться в законодательные органы власти. Да, в документе есть сноска, которая говорит об исключительном случае, когда возможно отступление от этой нормы. Скажем, если некая политическая сила или партия в качестве одной из целей своего существования объявляет борьбу с Церковью, и если Церковь понимает, что все другие способы противодействия этой партии испробованы, то в качестве исключения по специальному благословению Синода конкретные священнослужители могут баллотироваться в законодательные органы власти. Причем здесь политическая карьера? Ведь основной целью пребывания священника в законодательном органе является отстаивание интересов Церкви.
И далее сказано, что если выборы проводятся только по партийным спискам, то, входя в этот список, священник не вправе вступать в партию. Ведь любая партия преследует гораздо более широкий спектр целей, который не всегда может быть приемлем для священнослужителя. И самое главное — я не вижу в современной России даже намека на необходимость того, чтобы священники шли в законодательные органы власти.
― Святейший Патриарх говорил, что необходимо введение в педагогическую практику предмета основ религии, причем начинать его преподавание надо с детских садов и доводить до вузов. Какие результаты дали эксперименты по введению этого предмета в некоторых школах?
― С нашей точки зрения, апробация курса «Основы религиозной культуры и светской этики» проходит успешно. К примеру, исследование, проведенное осенью по заказу Общественной палаты, говорит, что 78 % родителей позитивно относятся к тому, что их дети изучают религиозные культуры. При этом положительно этот факт оценивает 71 % родителей-атеистов. Это показывает, что первый опыт введения такого курса оказался крайне успешным.
Я могу сказать точно, чего у нас нет при введении курса ― нет фактов разобщения детей, которые принадлежат к разным религиозным традициям и в рамках этого курса изучают основы разных религий (напомню, что обсуждаемый курс дает такую возможность). То есть конфликты в школе на почве разных религиозных взглядов учеников, безусловно, отсутствуют.
― Принятый закон о передаче Церкви собственности чрезвычайно раздражает достаточно большое число населения. А что Церковь может предложить обществу в качестве «подсластителя» в данной ситуации?
― Я не вижу здесь никакой сугубой горечи, поэтому не вижу необходимости что-либо подслащивать. Принятый закон действительно раздражает — но не большое число населения, а отдельные группы, которые преследуют вполне определенные интересы. Кстати, нам часто говорят, что Церковь сращивается с государством. Но в данном случае, очевидно, что передача большого числа памятников ведет к обретению Церковью совершенно определенной независимости от государства. Очень странно, что этого не видят.
Мне бы очень хотелось, чтобы с помощью вашей замечательной газеты люди понимали, что реально означает реализация этого закона для Русской Церкви (замечу, что закон относится и к другим традиционным религиям России). А именно — большинство храмов, которые мы по этому закону сможем получить в собственность, уже и так находятся в пользовании у Церкви. При этом около 90 % всех имеющихся в Церкви храмов находятся сегодня в пользовании, а не в собственности. Закон поможет получить то, что и так уже много лет в пользовании Церкви, во что вложены огромные деньги верующих, я говорю о тех храмах и монастырях, которые были отреставрированы, подняты из руин. В то же время ряд еще не переданных Церкви зданий находится в состоянии весьма и весьма плачевном. Если говорить прямо — это руины, которые нужно будет восстанавливать.
Некоторые говорят, что Церковь после подписания этого закона превратится в «крупнейшего собственника». На самом деле сегодня Русской Православной Церкви потенциально могут быть переданы около двадцати тысяч объектов. Как говорят эксперты, это доли процентов в сравнении с общим объемом федерального имущества. Так что Церковь в любом случае не может превратиться в мощного собственника.
Реальной проблемой данной дискуссии являются уникальные памятники культуры, которые требуют особого ухода. Думаю, в масштабах всей Российской Федерации число таких памятников не превышает нескольких десятков. В Церкви понимают существующую проблему и готовы ее конструктивно решать во взаимодействии с представителями Министерства культуры, музейного сообщества. В том числе для этого был создан и Патриарший совет по культуре, куда вошли представители музеев, в частности, Елена Гагарина, и специальная церковная комиссия по взаимодействию с музейным сообществом, которая уже провела первое заседание. Поэтому давайте все-таки объяснять, что реально происходит в отношениях Церкви и культуры, музейного сообщества, а не верить мифам и стереотипам.
Патриархия.ru
