В 1955 г. католический священник Фрэнсис Дворник выступает на X международном конгрессе византинистики 
в Стамбуле с докладом «Идея апостольства в Византии и легенда об апостоле Андрее», который был напечатан в актах конгресса (Dvornik Fr. L'idée de l'apostolité à Byzance et la légende de l'apôtre André // Actes de Xe Congrès International d'Études byzantines 1955. Istanbul, 1957. P. 322–326). Через три года этот материал отлился в книгу под таким же названием (Dvornik Fr. The idea of apostolity in Byzantium and the legend of the apostle Andrew. Cambridge/Mass., 1958). Осуществление перевода на русский язык книги Ф. Дворника, известного византиниста и крупного специалиста по кирилло-мефодиевскому вопросу, выглядит очень симптоматичным. С одной стороны, это в русле тенденции к изданию на русском языке классических трудов западной византинистики, что уже проявилось в переводах работ С. Рансимэна, Г. Подскальски, О. Демуса и др. С другой стороны, любой перевод как бы вновь актуализирует оригинал, и таким образом для отечественного читателя становится новостью то, что уже было пройдено европейской наукой полвека назад.
Нельзя не согласиться с тем, что книга Дворника местами не заменена никакой другой обобщающей работой (прежде всего, в отношении идеи апостольства в ранневизантийскую эпоху), однако даже и в этих частях современная наука настолько далеко ушла вперед, что простой перевод книги, без уточняющих и исправляющих комментариев, кажется непонятным архаизмом. Автор полезного предисловия с краткой биографией Дворника (во многом дополняющей статью в «Православной Энциклопедии», т. XIV), М. А. Морозов, скромно характеризует монографию как «не потерявшую своего научного значения и сегодня» (с. 10), однако, что за этими словами кроется: осознание ее недостатков или, наоборот, полное доверие к ней, читателю так и остается не ясным. Судя по тому, что издатели не удосужились даже привести хоть какие-то новые работы по теме книги, склоняешься ко второму предположению.
Между тем, работа Дворника устарела не из-за одного лишь возраста — например, еще более ранняя работа А. Эрхарда (Ehrhard A. Überlieferung und Bestand der hagiographischen und homiletischen Literatur der griechischen Kirche. Leipzig; B. 1/1 (1937)—3 (1952)) остается не только непревзойденной, но и образцом исследования византийской литературы вообще, несмотря на отдельные встречающиеся в ней ошибки. К сожалению, чешско-американский исследователь относился к числу тех, у кого источники не всегда поспевают за концепцией.
Основной интерес о. Фрэнсиса лежит в области политической истории и идеологии, тогда как большинство его источников принадлежат к сфере апокрифов, агиографии и гомилетики. В результате, автор с неизбежностью приписывает агиографической традиции чуждые ей законы. Этот политико-идеологический подход (характерный и для отечественных ученых, например, С.А. Иванова, см. нашу рецензию на одну из его работ) неоднократно приводит Дворника к ошибочным выводам и тем самым снижает возможность пользоваться его книгой как справочником по соответствующим проблемам.
Во многом такого рода ошибки обусловлены тем, что Дворник мало работал с рукописями данной традиции. Особенно показателен здесь ключевой вопрос его книги: легенда об Андрее как основателе Константинопольской кафедры. Вслед за Т. Шерманном исследователь считает выдумку этой легенды средневизантийской новацией в борьбе с Римом. Между тем, анализ рукописной традиции списка учеников Псевдо-Епифания, где впервые она встречается, позволил Ф. Дольбо показать ее присутствие в оригинале текста, а о. Мишель ван Эсбрук показал, что апостольские списки относятся ко временам намного более древним, чем считалось ранее.
Еще один пример. Время создания житий апостола Андрея о. Фрэнсис впервые верно соотносит с определенной эпохой в развитии византийских представлений об Андрее, приходящей на смену времени апокрифических деяний и периоду локальных легенд. Но, к сожалению, это внимание к житийным памятникам используется у Дворника лишь для подтверждения его схем развития церковно-политической идеологии в Византии. Для Narratio он предлагает датировку 2 пол. VIII в., временем разрыва Константинополя с Римом и аннексии Иллирика, лишь на основании указания жития на «δυτικην αμαυροτητα» (западную тьму), которую отправился просвещать Андрей — как остроумно заметил Г. Каль, на Востоке ее не меньше.
Дворник верно датирует начало путешествия Епифания временем около 815 г., но считает само житие созданным где-то в середине IX в., совершенно не учитывая актуальности его антииконоборческой направленности. Laudatio он, вопреки всем предыдущим исследованиям, считает зависимым только от Епифания Монаха, абсолютно игнорируя наличие дополнительных источников (напр., апокрифа, близкого к Martyrium prius). Не заметил он и существования двух редакций епифаниева текста, частично выявленных о. Ф. Алкеном уже к 1957 году.
Еще более странным кажется, на первый взгляд, предположение Дворника о создании Laudatio в монастыре Каллистрата в Константинополе: дескать, за короткий промежуток времени текст Епифания нигде кроме его собственного монастыря распространиться бы не успел. Цель этой гипотезы становится ясна, когда мы узнаем, что настоятелем этой обители был в тот момент ставленник Фотия, чьей идеологии якобы соответствует Laudatio. На самом деле, автором этого текста являлся сторонник патриарха Игнатия Никита Давид Пафлагон.
Что же говорить об актуальности анализа о. Фрэнсисом апокрифических текстов, когда современная наука ушла в этой области невероятно далеко: когда найдены фрагменты и реконструированы оригинальные «Деяния Андрея», прояснены из взаимоотношения с «Деяниями Андрея и Матфия» и другими «малыми актами»?! А ведь Дворник без всякой критики цитирует Липсиуса, предложившего свой, фантастический способ примирения ахейской и скифской традиции относительно места проповеди Андрея: первоначально речь шла о племени ахаев на кавказском побережье Черного моря, и лишь затем они стали идентифицироваться с пелопонесской Ахеей.
В принципе, для Дворника характерны отличное знание научной литературы и широкий кругозор в отношении источников. Практически не прибегая к анализу рукописной традиции, для изучения памятников он использовал, прежде всего, метод сопоставления различных источников. К сожалению, многие его исследовательские посылки вызывает большое сомнение: например, априорное убежденность в том, что, если один автор не знает о существовании другого произведения на ту же тему, то, значит, последнее никак не может быть древнее первого. Это вполне походит на позицию ученого, за спиной у которого всегда находится библиотека Думбартон-Окса. Иногда увлеченность Дворника своими идеями доходит до того, что он забывает о самом памятнике: так, правильно утверждая, что Епифаний Монах не был знаком с Narratio, он игнорирует присутствие фрагмента последней в единственно доступном ему издании А. Дресселя.
Увы, сегодня практически ни один из выводов Дворника, касающийся апостола Андрея, нельзя признать обоснованным, однако его заслуга заключается в том, что он впервые обратил внимание западной науки на особый круг понтийско-константинопольских представлений о Первозванном. Важной заслугой Дворника можно считать и то, что он впервые во всех подробностях рассмотрел процесс возникновения «константинопольской легенды» и показал, что этот был достаточно длительный и неоднородный процесс. Одним из первых, американский ученый обратил и внимание на чрезвычайно важную роль апостольских списков.
Русский перевод книги Ф. Дворника лишен серьезных ошибок в понимании текста, хотя и грешит частным незнакомством с русскоязычной терминологией: Псевдо-Абдиас вместо Псевдо-Авдия, схизма Акакия вместо акакианской схизмы и др. Встречаются ошибки и в наборе латинских и греческих текстов: например, και на с. 190.
И все же издание русского перевода книги Дворника кажется полезным. Он познакомит отечественного читателя и с тем, какой была византинистика середины прошлого столетия, и с тем, как виделась история Византии и ее Церкви осевшему на Западе славянину.
Андрей Виноградов
